Революция

Через два дня Мартин случайно встретился с Эмилио Улуа, президентом «Минера Нортенья». Он заметил того издали, когда выходил из Национального дворца, где решал дела со снабжением Северной дивизии. Улуа переходил эспланаду, тянувшуюся между деревьями и собором, и был такой же, как всегда, – тучный, гладко выбритый, в шелковом галстуке с жемчужной булавкой, в темном костюме и в котелке. Размахивая тростью, он шел уверенным шагом в компании какого-то хорошо одетого человека в очках, с папкой под мышкой.

Улуа не сразу узнал своего бывшего служащего. Они шли навстречу друг другу, и если бы не пристальный взгляд Мартина, Улуа не обратил бы на него внимания. Тем не менее он понял, кто перед ним, лишь когда они сошлись почти вплотную, и застыл на месте в изумлении.

– Гаррет!

Мартин улыбнулся и, когда мексиканец, опомнившись, протянул ему руку, пожал ее без колебаний.

– Помилуй бог, Гаррет! Да вас узнать нельзя! Тощий, смуглый, усатый… и в этой шляпе американской…

Он задержал недоуменный взгляд на тяжелом пистолете в кобуре и двух латунных шпалах на воротнике. Потом резко повернулся к своему спутнику, словно только сейчас вспомнив о его присутствии:

– Ах, виноват. Позвольте представить – сеньор Хауреги, мой партнер. А это Мартин Гаррет, некогда служивший в нашей компании. Этому молодому человеку пришлось оставить город во время «Десяти трагических дней»… Теперь же, как видите, он… э-э… Лейтенант, если не ошибаюсь? Так?

Мартин смотрел на него молча, наслаждаясь этой новоявленной сердечностью. Улуа тростью показал на два пулеметных гнезда, установленных перед Дворцом, и взвод солдат Конвенции, наполовину состоявший из сторонников Вильи, а наполовину – из приверженцев Сапаты. Южане и северяне никогда не перемешивались, но, став временными, в силу обстоятельств, союзниками, вполне уживались. У них теперь был общий враг – бывший вождь революции Венустиано Карранса, с верными ему войсками бежавший в Веракрус.

– Мы как раз направляемся на рабочее совещание. Знаете, если хочешь, чтоб фирма оставалась на плаву, приходится поспевать всюду, и, по правде сказать, нам нелегко приходится. Нестабильность гибельна для компании. – Взгляд его внезапно вспыхнул надеждой. – Может быть, вы…

Мартин покачал головой:

– Я же не имею к этому никакого отношения.

– Стало быть, слухи подтвердились…

– Смотря какие слухи.

– Я слышал, что вы избрали иную стезю… – с запинкой произнес Улуа и показал на знаки различия. – Ну, вы меня понимаете… Избрали карьеру военного.

Мартин снова улыбнулся:

– Ну, карьерой это назвать трудно. Случайность, стечение обстоятельств – вот что принесло меня отсюда туда.

– Значит, вам пришлось повоевать? – поинтересовался Хауреги.

– Немножко.

– В Северной дивизии, вероятно?

– Там.

– А прежде были с Мадеро в Сьюдад-Хуаресе, – вмешался Улуа с таким видом, словно имел к этому какое-то отношение. – А там шли бои… Сколько увлекательных приключений, да? – спросил он благосклонно. – Кто бы мог подумать, Гаррет… Знаете, вам впору позавидовать.

– Не может быть, – делано удивился Мартин. – Вы слишком любезны, дон Эмилио. Чему тут завидовать?

Ирония разбилась о непроницаемую величавость Улуа. Он оглянулся, словно проверяя, нет ли рядом посторонних ушей, придвинулся поближе и понизил голос:

– Еще передают, что вы близки с Панчо Вильей и другими вождями революции… – Казалось, он с трудом подбирает слова. – Каков он на самом деле? В зависимости от политического момента и от предпочтений журналистов газеты изображают его то кровожадным головорезом, то народным героем.

– Гринго называют его Северный Кентавр, – сказал Хауреги.

– Человек он грубый и необразованный, – объяснил Мартин. – Но с природным инстинктом полководца.

– Еще говорят, будто он, как и Сапата, презирает политику и политиков.

– Это правда.

– Но ведь эта пара, Вилья и Сапата, – заметил Улуа, – могут, если захотят, поделить между собой Мексику. Страна лежит у их ног.

– Могут. Но не захотят.

– Уверены? Президентское кресло, знаете ли, – это сильное искушение, особенно когда тебя в нем фотографируют.

Он имел в виду снимок, два дня назад напечатанный всеми газетами: в старом кресле Порфирио Диаса восседает Панчо Вилья, рядом стоит Сапата, а вокруг толпятся приверженцы и зеваки. Весьма символично. Народ свергает прогнившую, распадающуюся власть.

– Смотря для кого, – ответил Мартин.

Потом прикоснулся к шляпе, намереваясь продолжить путь, однако Улуа удержал его.

– Что дальше-то будет? – Он обвел взглядом эспланаду, по которой, как в старое доброе время, спешили прохожие, катили экипажи и трамваи. – Здесь пока что все кончилось.

– Думаю, ничего не кончилось… Карранса не смирится с тем, что перестал быть вождем революции, и постарается обойти всех остальных лидеров. Он по-прежнему желает быть полновластным и неоспоримым руководителем новой Мексики.

Дон Эмилио помрачнел:

– Иными словами, нас ждут новые потрясения?

– Мексика – это постоянное потрясение.

На лице Улуа вдруг заиграла приятная улыбка. Мартин никогда не видел его таким любезным.