Революция

— Причем здесь наш государь? — искренне удивился молодой полицай. — Вы — преступник, значит, вы понимаете только такое обращение.

— Разве был суд? Кто меня назначил преступником? — Леннрот сохранял полное спокойствие.

— Так он умник, стало быть! — обиделся полицай, ударивший его в первый раз. Почему-то для всех государевых людей любой умный человек становился личным врагом. Такая традиция со времен начала Истории.

— Сука, — опять сказал побитый. На это раз, вероятно, его слово можно было отнести к этой самой «Истории». Мысли в отделениях полиции у всех здравомыслящих заключенных сходятся.

— Да я тебя по стенке размажу! — опять взвился полицай.

— Слишком много свидетелей, — ответил ему Элиас и легко уклонился от удара по уху. — Придется всех размазать, мало ли кто когда-нибудь проговорится. Коллеги ваши всегда готовы подставить, когда дело обернется совсем другим образом. А оно обернется, смею вас уверить!

Полицай еще раз ударил и опять промазал.

— Все! — сказал щеголь. — Хватит!

Ему, казалось, менее всего хотелось замараться в чем-то предосудительном на взлете своей карьеры.

Через сутки бестолкового сидения в камере Леннрота выпустили. В самом деле, если бы полицаи убивали всех, кому они не доверяют, всех, кто им не нравится, то на Земле не осталось бы людей вовсе. А последний, самый злобный полицай, покончил бы жизнь самоубийством.

Пока Элиас сидел взаперти, знаменитый рунопевец укатил домой, но диссертант получил новое направление для своих поисков: искать и слушать людей, типа Кайнулайнена. Раньше, в пору голодного детства, он в своих скитаниях уже встречался с такими мастерами народных песен, вот только не додумался в то время записать их фамилии и место жительства. Теперь бы можно было целенаправленно их навестить и заново послушать.

Однако он продолжил ходить от одной бабки к другой, от одного старика к другому. Материал для второй части диссертации собирался в нужном ему объеме. Леннрот, размышляя над рунами, решился пользоваться методом соединения строк разных песен. Он знал, что русская фольклористика, ее научные круги, состоявшие сплошь из немцев, такой прием отвергла, как ненаучный. А какой в науке подход считался научным? Который отвечал определенным результатам? Кто-то должен же был эти результаты определять, в зависимости от политического, так сказать, момента.

Ну, и ладно, пусть наука наукой, а он займется своим делом. Леннрот обращался к запискам именитых Готлунда и Топелиуса, что только дополняло его взгляд на древний народный эпос. В том, что и Вяйнямейнен, и Илмарийнен, и Лемминкайнен, и старуха Лоухи, и бандит Куллерво были персонажами именно древнейшего народного эпоса, у него не осталось никаких сомнений.

Но золото! Почтовые голуби, как уже упоминалось, были не в обиходе, почтовых крыс не придумали, а на обычную почту в делах с сокровищем надеяться не следовало. Вероятно, Яков на своем месте уже извелся весь, ожидаючи. Ну, ничего, подождет, торопиться в нашем деле смерти подобно.

Элиас не стал нанимать себе подводы, чтобы двинуться на ней в обратный путь. Зачем одинокому исследователю из университета нужна телега, либо лошадь, коли имущества у него — всего-то мешок за плечами? Вывести скупленный товар? Но что может быть приобретено в начале лета в таких размерах, чтобы его вывозить телегами?

И пешком двигаться тоже опасно: налетит полицейский разъезд, устроит досмотр и возьмет его тепленького. Отношения с полицаями у Леннрота не задались, так что сомневаться в «особом» отношении не приходилось. Особенно после того, как Элиаса освободили из полицейского участка.

Его просто выпинали за дверь, и самый драчливый из полицаев приложил к этому свою ногу.

— Свободен! — сказал он и так лягнул Леннрота под зад, что любая лошадь бы обзавидовалась. Элиас вылетел из двери пулей и растянулся на улице в грязи. Все, вообще-то, можно стерпеть. Даже унижение. Но унижение терпеть — себя не уважать.

Под самый вечер, когда служивый народ из полицейского участка начал разбредаться, кто куда: командированные — по местам расквартирования, здешние — по домам — к злобному местному полицаю из тени дерева выдвинулась фигура.

— Ку-ку, — сказала фигура голосом Леннрота.

Полицай удивился, но не испугался. Обернувшись на голос, он тотчас же признал человека, и его удивление моментально переросло в раздражение.

— Ну? — спросил он и набычился.

— Пинок — это было лишнее, — доверительно сказал ему Элиас.

— Да я! Да ты! — полицай даже захлебнулся словами от возмущения. — Я полицейский!

— Сейчас — нет, — возразил ему Леннрот. — Сейчас ты просто мужик с пузом.

У него на языке крутилось очень много сочных эпитетов, но он от них мудро воздержался: не следует оскорблять человека, следует на него воздействовать.

Элиас легонько ударил ладошками по ушам полицая, отчего тот немедленно схватился за голову и слегка присел. Тотчас же стремительно оказавшись за его спиной, Леннрот сильно пнул своего обидчика в выпяченный зад. И сразу же ушел, поборов, вдруг, возникшее намерение обчистить полицейские карманы — что поделать: привычка.