Романески

«Просто-напросто рассказать» — это вот что: «Среди адского грохота самолет покинул взлетную полосу и принялся, точно плугом, пахать летное поле, оставляя на нем глубокие борозды», — и так далее в этом роде. Даже из редакторов «Экспресса» я не могу представить себе никого, кто был бы способен так изъясняться в обыденной жизни, даже после авиакатастрофы. Но самое потешное другое: несколько месяцев спустя книжное издательство «Л'ёвр уверт» опубликовало душещипательное эссе, посвященное современной литературе, в котором Умберто Эко, вооружась, между прочим, вполне дельными аргументами (язык писателя, по его мнению, не тот же самый, которым он пользуется для повседневного общения), вступил, защищая меня, в бой с вышеуказанным саркастическим памфлетистом, чем окончательно удостоверил кровное родство между мной и бредовым текстом телеграфного агентства «Франс-Пресс» и заодно глубокое потрясение, якобы мною пережитое.

Если я посвятил так много времени описанию всех этапов этого забавного случая, то прежде всего затем, чтобы еще раз обратить внимание на то, что потомство худшего Золя, по мнению широких читательских масс, — в этом нас убеждают их официальные герольды, — действительно говорит и пишет самым естественным языком. Но также — для того, чтобы спросить самого себя о своих настоящих эмоциях, возникших в момент неудавшегося взлета. С одной стороны, я уверен, что сознание мое бодрствовало в мере достаточной, чтобы я мог, сидя у окна, следить за всеми фазами происшествия; с другой — утверждаю, что все происходит слишком быстро, чтобы успеть напугаться. Однако Катрин, которая сидела в двух-трех рядах впереди меня и не находилась у иллюминатора, предпочитая книгу пейзажу, утверждает, что серия ударов ей показалась бесконечной и что страх, пережитый ею во время этих растянувшихся мгновений, ее преследовал потом в продолжение многих лет.

В самом деле, согласившись, вероятно, под воздействием снадобья, выданного врачом, на другой же день лететь в Токио (у нас не было времени ехать туда по Транссибирской магистрали, так как надо было вовремя оказаться в Вене, где решалась судьба «Мариенбада», а тамошний фестиваль оказывался для него его последним шансом), затем, возвратившись короткими перелетами в Рим через Гонконг (по которому прошелся злосчастный тайфун, налетевший с Китайского моря), Бангкок, Дели и Тегеран (где жила вся родня ее отца), пережив возраставший во время каждого перелета страх, даже когда самолет летел медленнее (вспомним о покоящейся стреле Зенона Элейского) самого тихоходного поезда парижского метрополитена, сумев даже передать мне свои боязни путем осмотического заражения, она была вынуждена целых десять лет отказываться от самолетов, что, кстати, дало нам возможность вдоль и поперек исколесить по железной дороге старый и новый континенты и избороздить Южный и Северный океаны на борту роскошных трансатлантических лайнеров, теперь уже канувших в Лету.

ЧП, происшедшее во время одного из последних наших плаваний из Нью-Йорка в Шербур на борту гигантского, но уже индустриализованного, теплохода «Куин Элизабет II», снова воспроизвело наводящие на размышления факты — такие, как опасность, картина бедствия, заметное разочарование журналистов в любом не содержащем в себе пафоса рассказе, а также метафоризованное искажение повествования во имя воздействия на эмоции читателей. Катрин, моя сестра Анна-Луиза и я уже третьи сутки находились в море, на практически равном удалении от Америки и берегов Франции. Мы выходили из кинозала, своими габаритами достойного Елисейских полей, посмотрев (на английском языке, которого никто из нас не понимал) художественный фильм, в котором с рейсовым самолетом в небе происходят серьезные неполадки, сейчас уже не помню какие. Время было явно послеобеденное. На одном из лифтов, обслуживавших этажей одиннадцать-двенадцать, мы поднялись на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим воздухом.

Судно стояло как вкопанное. Причины остановки мы не знали, но чувствовали, что это дело чрезвычайное. Внушительных размеров мотоботы находились в состоянии готовности. На своих вращающихся кронштейнах они висели за бортом, над водой, словно бы приготовленные для тренировки в экстренном спуске людей с корабля. Возле них суетилось несколько десятков матросов в спасательных жилетах и непромокаемых широкополых шляпах, похожих на те, что носят ньюфаундлендские рыбаки. Над нами висело серое небо. Океан был спокоен ровно настолько, насколько он мог оставаться таковым в Северной Атлантике. Гуляющие по палубе пассажиры тревожно обменивались на разных языках своими предположениями.