Романы Ильфа и Петрова

Песня о Разине была широко известна в Европе: эмигрантский беллетрист свидетельствует, что в баварском Оберланде ее в немецком переводе «поют все уличные певцы, все пьяные и все горничные»: Auf der Wolga breiten Fluten / Durch das enge Inseltor / Bricht auf buntbemalten Booten / Stenka Basins Schar hervor… [Белогорский, Тринадцать щепок крушенья, 160]. Ее пели в венских трактирах члены «российского землячества» — союза бывших военнопленных в России [Шверубович, О старом Художественном театре, 319]. Мелодия песни «докатилась до чужих морских и океанских берегов» и звучит без слов во многих портах мира, наигрываемая на гитаре и аккордеоне [3. Арбатов, Батько Махно, Возрождение, 29.1953:102].

Манера «отводить душу» — в общественных местах или в компании — хоровым исполнением двух-трех популярнейших народных песен (среди которых песня про Разина и княжну была номером первым) — заметная черта неофициальной массовой культуры 20-х гг., о которой см. ДС 31//14.

Слова «В надлежащую волну…» — переиначивание текста в бюрократическом стиле: в оригинале — в набежавшую волну. Ср. сходную подмену канцеляризмом в другом популярном романсе (Все учтено могучим ураганом

, в ДС 34//7). Скрытая цитата из песни о Разине и княжне — в ДС 25//3.

26//3

…два брата-корреспондента — Лев Рубашкин и Ян Скамейкин. — Имя первого брата позаимствовано из «Нивы», где печаталась реклама корсетов «Лев Рубашкин, Лодзь» (сообщил О. Ронен). Журналист Семен Рубашкин фигурирует у Тэффи [Модный адвокат]. «Братья-корреспонденты» могут напоминать как о пушкинских «Братьях разбойниках» — ср. частые в те годы выражения типа «гангстеры пера» и т. п. [ДС 13//17], так и о некрасовском «Братья-писатели…» [см. ДС 13//8].

26//4

…стихотворный фельетонист, подписывавшийся псевдонимом Гаргантюа. — В описании Гаргантюа, его манеры говорить несомненны заимствования из «Каштанки» Чехова.

«Он подошел

к… Хираму и стал что-то с жаром ему объяснять. Хирам принялся слушать, но скоро убедился, что ровно ничего не может разобрать… [Гаргантюа] говорил довольно громко и, казалось, даже отчетливо. Но в его речи был какой-то неуловимый дефект, превращавший слова в труху… после каждой фразы [он] требовал от собеседника подтверждения. — Ведь верно? — говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм…

Все остальное сливалось в чудный убедительный рокот» [ЗТ 26]; «Гаргантюа… долго что-то объяснял, клюя невидимый корм» [ЗТ 27].

У Чехова гусь Иван Иваныч

«вытянул шею и заговорил о чем-то быстро, горячо и отчетливо, но крайне непонятно… После каждой длинной фразы он всякий раз удивленно пятился назад и делал вид, что восхищается своею речью» [гл. 3]. «Иван Иваныч… подходил

к Тетке или коту, выгибал шею и начинал говорить о чем-то горячо и убедительно, но по-прежнему непонятно» [гл. 5].

В цитатах нами выделены текстуальные сходства, а также «птичье» сравнение в ЗТ (клюнуть), которым соавторы почти открыто указывают на свой источник.

Как полагают, прототипом этого персонажа послужил поэт-сатирик Эмиль Кроткий (Э. Я. Герман, 1892–1963), работавший вместе с соавторами в журнале «Чудак». Среди черновиков ЗТ есть запись: «Эмиль: Ведь верно! Ведь правильно?» [А. Вулис, Б. Галанов. Примечания, в кн.: Ильф, Петров, Собр. соч., т. 2: 543]. В свете гусиных черт Э. Кроткого появляется возможность дать предположительную атрибуцию загадочной записи Ильфа: «В нем жила душа гуся» [март 1929; ИЗК, 203] ².