Надгробная речь Бендера о Паниковском.
— Ряд элементов этой второй надгробной речи Бендера о Паниковском (первая была произнесена в ЗТ 1) напоминает стилистику И. В. Сталина. Как ранее отмечалось, соавторы склонны сгущать в пределах одной главы, одного эпизода серию образов и реминисценций одного и того же тематического ареала — см., например, лермонтовско-николаевские мотивы в ДС 36//3, 11 и 13; французские в ЗТ 7//2 и 13; гомеровские в ДС 34; пушкинско-онегинские в ЗТ 35//4, б, 7, 11,16 и 17. В этом свете появление в данной главе ЗТ сталинских интонаций, наряду с обилием в ней же фольклорного, «деревенского» элемента едва ли можно считать случайным, поскольку вся она проходит под знаком коллективизации деревни [см. выше, примечания 5–8], неотделимой от персоны Сталина.«Еще требуется, чтобы эта власть
Риторика вопросов и отрицательных ответов с повтором одних и тех же слов (
«Верно ли это? К сожалению, неверно»; «Случайны ли эти лозунги? Нет, к сожалению, не случайны»; «Можно ли утверждать, что у нас были уже все эти условия года два или три назад? Нет, нельзя утверждать этого»; «Можно ли уничтожить классы? Нет, нельзя»; «Есть ли в этих требованиях что-либо унизительное для людей, желающих остаться большевиками? Ясно, что тут нет и не может быть ничего унизительного» и мн. др. в этом роде [О правом уклоне в ВКПб (апрель 1929); Политический отчет XVI съезду ВКП(б) (июнь 1930) — Соч., т. 12: 3,13, 32, 65, 79; т. 13: 8] 6
.1
[к 25//1]. См.: Ю. Щеглов, Семиотический анализ…, где детально разбирается и данная острота Бендера.2
[к 25//3]. Стоит отметить, что с Добрыней Никитичем сравнивается хулиган в одноименном стихотворении Маяковского [1926; Поли. собр. соч., т. 7]: сравнением этим защитники хулигана пытаются перекрасить его в «русского богатыря», не умеющего сдержать свою силу. Там упомянута, между прочим, и «матроска в полоску», подобная той, в которую рядит Балаганова Бендер. Заметим, что из спутников Бендера слова «хулиган», «бандит» применяются именно к Балаганову — так квалифицирует его Корейко в воображаемой Шурой стычке [ЗТ12] и владелица украденной сумочки [ЗТ 32]. Таким образом, при всем «вежестве» Добрыни, существовала определенная цепочка ассоциаций, связывавшая — с необходимым ироническим преображением — разухабистую силу русского удальца Добрыни с матросско-хулиганским (хотя тоже, как мы видели, не чуждым определенного «вежества») типом удальства, воплощенном в Балаганове. Как и многие другие ходячие ассоциации в современном им дискурсе, связь эта уловлена соавторами и зафиксирована в серии метафор, атрибутов и образных именований, сопровождающих Балаганова в романе.3
[к 25//6]. Бляха с номером — принадлежность дворников, носильщиков, извозчиков (об «извозчичьем» элементе в юморе 20-х гг. см. ЗТ 13//23).