Россия. 1917. Катастрофа. Лекции о Русской революции

В этот момент в деле появляется новый герой. Этот герой, никем не прошенный, никем не вызванный, конечно, не из последних людей, но, в общем-то, самозванец. Это – Владимир Николаевич Львов. В. Н. Львов был депутатом третьей и четвёртой Государственных Дум. Он из некняжеской части рода Львовых, из дворян города Торжка Тверской губернии. Он в юности мечтал стать монахом. Ему один из старцев сказал: «Монахом тебе быть не надо, не получится. Лучше женись». Нашёл ему невесту, он женился, но был близок к церковным кругам, считался очень верующим, церковным человеком и при этом оставался обладателем левых либеральных взглядов. После Февральской революции он был назначен Обер-прокурором Синода. Он был хамоват, груб с архиереями, с епископами и единолично осуществлял назначения на высшие церковные посты. После смены кабинета, то есть после июльских событий, Керенский его отправил в отставку и назначил намного более деликатного, тоже либерального христианского историка и богослова – Антона Карташева. Владимир Львов затаил жуткую обиду и на Керенского, и на синодалов, и на всю Русскую церковь. Он, конечно же, был избран членом Поместного Московского собора, потому что выборы проходили тогда, когда он ещё был обер-прокурором. Но он ни разу, в отличие от Карташева, не появился на соборе, не принимал участия в его заседаниях.

И вдруг неожиданно он пришёл к Керенскому, засвидетельствовал ему полное своё почтение, объявил, что всегда был его другом, и сказал, что есть такие силы справа, которые очень опасаются большевицкого переворота и которые хотят спасти правительство, и соглашается ли Александр Федорович на то, чтобы он, Владимир Николаевич Львов, поговорил с этими правыми силами, чтобы объединить действия.

Не совсем понимая, о ком идёт речь, Керенский ответил: «Поговорите, а потом мне скажите о результатах, тогда будем действовать». Львов после этого едет в Могилёв, является к Корнилову и начинает действовать в соответствии с принципом, который потом Киссинджер называл «челночной дипломатией». Корнилову Львов говорит: «Меня прислал Александр Фёдорович Керенский, который очень заинтересован в поддержке справа, потому что слева всё сильнее большевизируются Советы, и он предлагает Вам вступить с ним в какой-то союз, чтобы вы вместе или даже вы один (как он дал понять), но при поддержке Керенского (он готов оказать полную поддержку) навели бы порядок в Петрограде». Наивный генерал (а Лавр Георгиевич был наивным человеком, как многие нормальные люди) говорит: «Не думайте, что я говорю для себя, это для спасения родины. Я не вижу другого выхода, кроме как передачу в руки Верховного главнокомандующего всей военной и гражданской власти. При этом Александру Фёдоровичу с удовольствием в моём кабинете дам портфель министра юстиции». Львов отвечает – я лично доложу о ваших намерениях самому Александру Фёдоровичу.

Львов приезжает в Петроград, встречается с Керенским и говорит ему, что, как он понял, в Ставке ситуация немного более сложная и что, конечно, Лавр Георгиевич готов Вам помочь, но только при условии, что только он встанет во главе власти, что он станет военным диктатором. И прекрасно при этом понимает Львов, что Керенский – человек своеобразный. Он невероятно амбициозен. Он мечтает быть русским Наполеоном.

Очень характерна в этом смысле оценка Керенского, которую даёт человек посторонний, но очень хорошо знающий Россию 1917 года, посол Великобритании в России Джордж Бьюкенен, в своих замечательных воспоминаниях «Моя миссия в России», которая без купюр в новом переводе была издана в 2006 году. Вот что пишет Бьюкенен в сентябре 1917 года, когда Керенский всё ещё у власти: «Политика Керенского всегда была слабой и нерешительной. Боязнь Советов, казалось, парализовала его волю к действию. После июльского восстания он имел возможность раз и навсегда подавить большевиков, но он отказался сделать это; вместо того, чтобы постараться прийти к соглашению с Корниловым, он уволил единственного сильного человека, способного установить дисциплину в армии. Более того, ради защиты революции, которая всегда была у него на первом плане, Керенский совершил вторую ошибку, вооружив рабочих, и этим прямо сыграл на руку большевикам». 21 сентября Бьюкенен писал в британское Министерство иностранных дел: «Один очень известный иностранный государственный деятель сказал мне вчера: „У Керенского две души. Одна душа главы правительства и патриота. Другая душа идеалиста и социалиста". Пока преобладает первая, – продолжает посол, – он издаёт приказы о принятии строгих мер, говорит о восстановлении железной дисциплины. Но как только он начинает прислушиваться ко второй, он впадает в бездействие и допускает, чтобы его приказ оставался мёртвой буквой. К тому же я боюсь, что и он, подобно Совету, вовсе не желает создавать сильную армию, как он однажды сам мне сказал, он никогда не станет помогать ковать оружие, которое когда-нибудь может быть направлено против революции»[30].