Российский колокол №7-8 2016

– Ну, здравствуй, Ученик, – Николай Андреевич порывисто обнял Чистякова, коснулся щекой светлой щетины.

– Здравствуй, Наставник. Не чаял уж свидеться.

Острый серпик месяца низко навис над островерхой крышей станичного правления, словно ожидая цепких лапок Солохиного ухажера. Вдали перекликались часовые. В воздухе носился аромат весенней свежести и пробуждающейся от спячки земли.

5

И снова месили прохудившиеся сапоги липкую землю, в которой вязли колёса подвод и проваливались копыта коней. То ли по незнанию, то ли легкомыслию командования, армия угодила в край, сочувствующий большевикам. Зажиточное казачество осталось севернее, а здешняя голытьба не спешила оказывать содействие поборникам «старого режима». Хутора оставались не просто пусты, с них увозили всё, что можно было использовать как фураж или провиант. Пришлось урезать дневной рацион. Длинная, многоногая и многоголовая колонна ползла на юго-запад. Если раньше Корнилов, Деникин и Алексеев ещё колебались, не лучше ли подождать в какой-нибудь станице или в Майкопе соединения с частями кубанского краевого правительства, не так давно бросившего Екатеринодар, то после станицы Некрасовской всякие сомнения отпали. Погода портилась, начались обложные дожди. Где эти казачки? Прорываются к Майкопу? Разбиты войсками Автономова? Просто потерялись в степи и разбежались по зимникам? Нет, «промедление смерти подобно», как учил Александр Васильевич Суворов. Весной восемнадцатого года время работало против добровольческой армии. Остановишься, проявишь нерешительность, потеряешь всё. Только штурм, только победа.

Разъезды из конных дивизионов Гершельмана и Глазенапа рысили по обе стороны походного порядка. Дозоры не рисковали забираться далеко вперёд. В любой миг можно было нарваться на превосходящие силы противника – трусоватого и осторожного, не стремящегося ввязываться в открытый бой, но готового с радостью наброситься на слабого истощённого врага. Редкий день обходился без перестрелки, после которой сытые донские кони местных жителей легко уносили своих седоков от погони. Каждую ночь часовые поднимали тревогу.

Николай Андреевич, к удивлению всех офицеров отряда, воспрянул духом после встречи с Чистяковым. Теперь его задору втайне завидовали даже юные и полные сил прапорщики. Ротмистр первым бросался вытаскивать из грязи завязшую подводу, иной раз брал винтовку у валящегося с ног, уставшего однополчанина, даже если тот был лет на двадцать моложе. Прибившийся к «добровольцам» в Некрасовской прапорщик Чистяков от него не отставал. Благодаря его непоказному жизнелюбию и прибауткам, которые оказывались всегда к месту, рота Петрова подтянулась и дважды была отмечена Марковым, как лучшая в полку.

Но, чем ближе к Екатеринодару, тем тяжелее становилось идти.

Дневные дожди сменялись ночными морозами. Одежда не успевала просохнуть и покрывалась коркой льда. Бивачные костры мало спасали. Да и много ли их разожжёшь в степи? Ковыль и типчак на дрова не нарубишь.

Деникин окончательно слёг с бронхитом. Николай Андреевич видел его в кибитке, укутанного одеялом по самые глаза. Поверх папахи – башлык, покрытый инеем. Заострился нос, резче очертились скулы. Только стёклышки пенсне напоминали прежнего Антона Ивановича. Алексеев, хмурый и нахохлившийся как сыч, сидел напротив него и что-то говорил, говорил, говорил, взмахивая в такт словам правой ладонью, а левой придерживая запахнутую на горле шинель.

Полную противоположность представлял Корнилов. Ежедневно в седле от рассвета до заката. Скуластый, как печенег, посеревший от недосыпа и нервного напряжения. Но подтянутый и бодрый. Один его вид вселял уверенность и надежду на благополучный исход, казалось бы, безнадёжного дела. Позади генерала, как обычно, рысил конвой из текинцев, сухопарых, темнокожих, словно вырезаны они из дерева, а после выдублены знойными ветрами пустыни.

Под Ново-Дмитриевской офицерский полк первым форсировал быструю Шебшу, отбросив в короткой перестрелке большевистские части. Офицеры шли по грудь в ледяной воде, держась за конские хвосты. Мокрый снег бил в лицо, немели пальцы. Выбравшись на противоположный берег, люди не могли согреться – приплясывали, толкались плечами, жались друг к дружке. Мест у костров не хватало.

Вдобавок к непогоде начала работать неприятельская артиллерия. Заржали, заметались кони, обрывая постромки. На переправе опрокинулась пушка.

Гранаты ложились всё ближе и ближе, взрывая чёрными кляксами снежную целину. Одна угодила в костровище. Разметала по сторонам людей. Кто-то полз, марая кровью снег, кто-то остался лежать, не подавая признаков жизни.

Упругая волна воздуха толкнула Николая Андреевича в спину, бросила лицом в липкий снег. Упираясь руками, он через силу приподнялся. В ушах стоял колокольный звон, бегущие мимо сапоги двоились и троились. Чьи-то руки подхватили ротмистра под локти.

– Живой? – словно через вату пробился знакомый голос.

Чистяков?

– Живой, спрашиваю?!

– Живой, живой… – пробормотал Николай Андреевич, отстранённо воспринимая звуки собственного голоса, который казался чужим.

– Идти сможешь?