Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

Маклаков иначе, чем руководство его партии, относился к выбору средств политической борьбы, «желательности и возможности у нас революции». Он считал революцию «не только несчастьем, но и очень реальной опасностью». По его мнению, если революционный хаос вырвется наружу, то остановить его будет нельзя: в стране, столь насыщенной застарелой враждой, незабытыми старыми счетами мужика и барина, в стране, политически и культурно отсталой, падение исторической власти, насильственное разрушение привычных государственных скреп не могли не перевернуть общества до оснований, не унести с собой всей старой России.

Считается, что и сам Маклаков в начале своей общественной деятельности увлекался радикализмом. В январе 1901 года в Московском художественном кружке он произнес фразу, облетевшую Первопрестольную: «Если власть не умеет быть мыслью, то мысль должна быть властью». От административного «внушения» российского Мирабо спасло только то, что его красноречие списали на Татьянин день. В 1902 году он выступил в Звенигороде с еще одной радикально-антиправительственной речью (в связи с работой виттевского Особого совещания о нуждах аграрной промышленности), прошумевшей на всю Россию. Был он причастен и к работе издававшегося за границей журнала «Освобождение», ратовавшего за немедленные реформы.

Но во всех случаях симпатии Маклакова явно были на стороне тех, кто выступал за прочную конституцию. Умеренно либеральный характер кружка «Беседа» – неформального центра земской деятельности в стране – более всего отвечал самому складу его личности и мировоззрения. «Собеседники» импонировали ему прежде всего тем, что «будущее России представляли только в развитии существовавшего строя, а не в переворотах». Он считал, что при всех своих несовершенствах местные учреждения были «зачатками народовластия», а потому – «шагом к будущему конституционному строю». Он очень сожалел, что земцы в 1905 году подчинились «свободолюбивым, бескорыстным, но неопытным интеллигентам-теоретикам», и называл это «исторической трагедией».

Манифест 17 октября он воспринял с удовлетворением и не желал дальнейшей эскалации событий. В этом он расходился с П.Н. Милюковым, который полагал, что с объявлением Манифеста, а потом и Основных законов в стране «ничего не изменилось» и потому «борьба продолжается». По Маклакову, это был явный «перебор», «оглядка налево», где считали, что Манифест – лишь «первая брешь в самодержавии». Сам он полагал, что Основные законы «были настоящею конституцией и делали впервые правовое государство возможным».

Маклаков никогда не разделял мнение кадетских радикалов о том, что успех партии – в ее левизне, что к ней привлекают ее громкие лозунги: народовластие, учредилка, парламентаризм… Он считал, что назначение кадетов – не заигрывать, а бороться с социалистами; так же как и октябристов – с охранителями, обеспечивая таким образом политическую самостоятельность либерального лагеря. Вместо этого две по сути либеральные силы часто схватывались в бесплодной междоусобной борьбе, обессиливая друг друга.

Не по душе была Маклакову и деятельность кадетов в I Государственной думе: она казалась ему «сплошным отрицанием конституции». Дума претендовала на то, чтобы ее воля считалась выше законов; по позднейшему определению Маклакова, деятельность I Думы была «вакханалией, хуже первых дней революции 1917 года». Главный грех I Думы он видел в том, что она подорвала «мистику конституции», владевшую страной в 1904–1905 годах. Думский же финал – антиправительственное Выборгское воззвание (или, как его иронически называли, «Выборгский крендель») – пришелся Маклакову совсем не по вкусу, хотя он и выступил на суде адвокатом его «подписантов».

С началом деятельности II Государственной думы взошла звезда Маклакова как парламентария от кадетской фракции. Чтобы сделать Думу более работоспособной и снизить накал прений, Маклаков взялся на составление «Наказа», потребовавшего многих месяцев кропотливой, трудоемкой работы. Этот труд и ныне вызывает изумление глубиной и четкостью прорисовки всех аспектов жизнедеятельности российского парламента.

В целом же работа во II Думе, как писал Маклаков, «напоминала работу на судне, которое плывет среди минного поля». Сохранять Думу при ее партийном составе, более левом, чем у ее предшественницы, было трудной задачей – недаром эта Дума считалась обреченной с момента ее избрания. Бывали даже случаи, когда именно Маклаков, по словам А.С. Суворина, «спасал Думу от самоубийства», от разгона, убеждая депутатов умерить антиправительственный радикализм. Да и накануне того дня, когда Дума была все-таки распущена, он ночью вместе с М.В. Челноковым, С.Н. Булгаковым и П.Б. Струве посетил П.А. Столыпина, чтобы попытаться предотвратить уже решенное и неизбежное.