Розанов

Но поражает не только это. В. В. написал своего «Сибирского странника» еще до того, как Григорий Ефимович поселился в квартире на Гороховой улице, где его поклонницы выпрашивали как «святыню» его грязное белье, а сам «старец» развлекался тем, что давал им облизывать свои пальцы, которые перед этим запускал в банку с вареньем[93]. Розанов в каком-то смысле предугадал и напророчил распутинский культ, расцветший уже в последние годы жизни человека, которого нелегкая привела, на беду России, в ее гордую столицу, о чем так образно напишет позднее Николай Гумилев в стихотворении «Мужик»[94], а розановская корреспондентка Марина Ивановна Цветаева сделает блестящий разбор этого стиха[95].

Однако в контексте частной истории розановской семьи весьма интересен также краткий фрагмент воспоминаний Надежды Васильевны Розановой, где рассказывается о том, что Александра Михайловна Бутягина одно время была вынуждена жить у Тернавцевых, «так как по просьбе отца они спасали ее от Распутина, стремящегося привлечь Алю к себе».

Было это или не было, но само предположение о том, что Василий Васильевич и Григорий Ефимович в таком случае едва не схлестнулись из-за девушки, на которой воистину сошелся клином белый свет, в очередной раз превращает розановскую биографию в остросюжетный семейный роман. Собственно, автор данного повествования и предложил свою версию произошедшего в уже упоминавшемся «Мысленном волке», но интересно, что и В. Г. Сукач во вступительной статье к книге Розанова «О себе и жизни своей» сделал весьма проницательное замечание или, лучше сказать, примечание: «Сам Розанов несомненно обладал природой “мага”. Есть глухие намеки, что Распутин преследовал падчерицу Розанова А. М. Бутягину. Личное знакомство Розанова с Распутиным также мало освещено. Но несколько фраз в письме (6 октября 1918 года) показывают, что Распутин боялся Розанова».

С последним утверждением согласиться сложно, ибо Распутин о Розанове, скорей всего, попросту ничего не знал и в отличие от своего «апологета» думать о нем не думал, а упомянутое письмо Голлербаху, написанное последней осенью в жизни В. В., содержит слишком много допущений и фантазий[96], но вот мысль о «магической природе» двух великих современников, о высокой степени их влияния на окружающих и умении подчинять себе других есть не что иное, как попадание в самое яблочко. И если в случае с Распутиным эта «гипнотизерская сущность» всеми давно признана и донельзя мифологизирована, то некогда заочно угаданный доктором Россолимо розановский «магизм» именно на фоне Распутина становится более очевидным. Василий Васильевич и Григорий Ефимович были и в этом смысле – одного поля ягоды. Два неимоверно сильных, очень заряженных, опасных для окружающих человека, чьи действия так часто не совпадали с их намерениями и приводили к прямо противоположным результатам, а те несчастные души, кто к ним вплотную приближались, зачастую становились жертвами этого магнетизма. О как угадала Ахматова, сводя их вместе!

Что же касается личного знакомства двух «колдунов», то известно о нем действительно немного. Уже после убийства Распутина Розанов писал П. П. Перцову: «…я безумно жалею, что не свел с ним (для любопытства) дружбы, дабы увидеть воочию древние таинства». О двух встречах Розанова и Распутина в 1915 году можно прочитать в мемуарном рассказе Надежды Тэффи, но здесь надо обязательно сделать скидку на подчеркнуто беллетристический характер ее текста, написанного уже в эмиграции и окрашенного в привычный для популярной писательницы иронический тон по отношению ко всем действующим лицам.

Подробно описав обед, на который были званы настырный, грубый, бесцеремонный в изображении Тэффи Распутин и несколько петербургских литераторов, включая «суетливого» Розанова, автор вспоминала:

«Я повернулась к Розанову.

– Ради Бога, – сказал тот, – наведите разговор на радения. Попробуйте еще раз.

Но у меня совсем пропал интерес к разговору с Распутиным. Мне казалось, что он пьян. Хозяин все время подходил и подливал ему вина, приговаривая:

– Это твое, Гриша, твое любимое.

Распутин пил, мотал головой, дергался и бормотал что-то.

– Мне очень трудно сейчас говорить с ним, – сказала я Розанову. – Попробуйте теперь вы сами. Вообще, можем же мы вести общий разговор!

– Не удастся. Тема очень интимная, тайная. А к вам у него уже есть доверие…

– Чего он там все шепчется? – прервал нас Распутин. – Чего он шепчется, этот, что в “Новом времени” пишет?

Вот тебе раз! Вот вам и инкогнито.

– Почему вы думаете, что он пишет? Это кто-нибудь спутал… Вам еще скажут, что и я пишу.

– Говорили, будто ты из “Русского слова”, – спокойно отвечал он. – Да мне-то все равно.

– Кто же это сказал?

– А я и не помню, – подчеркнуто повторил он мой ответ на свой вопрос, кто, мол, рассказывал мне о радениях.

Запомнил, значит, что я ответить не захотела, и теперь отплачивает мне тем же: “А я и не помню!”

Кто же нас выдал? Ведь была обещана полная конспирация. Это было очень странно…