Розанов

Это было не первое столкновение двух мудрецов, если вспомнить доклад Бердяева «Христос и мир», прочитанный на заседании Религиозно-философского общества в декабре 1907 года в ответ на розановский доклад «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира», сделанный месяцем раньше. Оппонент тогда обозвал основного докладчика «гениальным обывателем» и обвинил в том, что его «натуралистический пантеизм есть впавшая в детство старость человечества» – мысль с учетом вектора розановского развития, кажущаяся довольно точной[100]

. И вот семь лет спустя противники вновь обнажили перья.

В новом бердяевском критическом отзыве можно было расслышать, условно говоря, три важные темы. Первая – о великолепном розановском таланте, хотя это все по преимуществу относится к форме, к стилю, интонации:

«Вышла книга В. В. Розанова “Война 1914 года и русское возрождение”. Книга – блестящая и возмущающая. Розанов сейчас – первый русский стилист, писатель с настоящими проблесками гениальности. Есть у Розанова особенная, таинственная жизнь слов, магия словосочетаний, притягивающая чувственность слов. У него нет слов отвлеченных, мертвых, книжных. Все слова – живые, биологические, полнокровные. Чтение Розанова – чувственное наслаждение. Трудно передать своими словами мысли Розанова. Да у него и нет никаких мыслей. Все заключено в органической жизни слов и от них не может быть оторвано. Слова у него не символы мысли, а плоть и кровь. Розанов – необыкновенный художник слова, но в том, что он пишет, нет аполлонического претворения и оформления. В ослепительной жизни слов он дает сырье своей души, без всякого выбора, без всякой обработки. И делает он это с даром единственным и неповторимым. Он презирает всякие “идеи”, всякий логос, всякую активность и сопротивляемость духа в отношении к душевному и жизненному процессу. Писательство для него есть биологическое отправление его организма. И он никогда не сопротивляется никаким своим биологическим процессам, он их непосредственно заносит на бумагу, переводит на бумагу жизненный поток. Это делает Розанова совершенно исключительным, небывалым явлением, к которому трудно подойти с обычными критериями».

Вторая тема – критика содержания, но не столько этой конкретно книги, сколько всех сочинений Розанова, и здесь после заздравного начала Бердяев переходит к «за упокою».

«Гениальная физиология розановских писаний поражает своей безыдейностью, беспринципностью, равнодушием к добру и злу, неверностью, полным отсутствием нравственного характера и духовного упора. Все, что писал Розанов, писатель богатого дара и большого жизненного значения, есть огромный биологический поток, к которому оценками невозможно приставать с какими-нибудь критериями. Розанов – это какая-то первородная биология, переживаемая как мистика. Розанов не боится противоречий, потому что противоречий не боится биология, их боится лишь логика. Он готов отрицать на следующей странице то, что сказал на предыдущей, и остается в целостности жизненного, а не логического процесса. Розанов не может и не хочет противостоять наплыву и напору жизненных впечатлений, чувственных ощущений. Он совершенно лишен всякой мужественности духа, всякой активной силы сопротивления стихиям ветра, всякой внутренней свободы. Всякое жизненное дуновение и ощущение превращают его в резервуар, принимающий в себя поток, который потом с необычайной быстротой переливается на бумагу. Такой склад природы принуждает Розанова всегда преклоняться перед фактом, силой и историей. Для него сам жизненный поток в своей мощи и есть Бог. Он не мог противостоять потоку националистической реакции 80-х годов, не мог противостоять потоку декадентства в начале XX века, не мог противостоять революционному потоку 1905 г., а потом новому реакционному потоку, напору антисемитизма в эпоху Бейлиса, наконец, не может противостоять могучему потоку войны, подъему героического патриотизма и опасности шовинизма».

В принципе это все было логично, и основные розановские вехи обозначены достаточно верно, хотя и не очень понятно, почему Розанов непременно должен был чему-то противостоять. И больше того, на самом деле он, конечно, противостоял, да еще как! – однако Бердяев, в отличие от Розанова, смотрел не назад, а вперед, не на Восток, а на Запад, и теперь в продолжение темы писал о том, что сделало, по его мнению, Розанова фигурой классической, и одновременно давал ответ, почему этот возмутительный автор остается таковым и столетие спустя, почему Розанова не перестают читать, перечитывать и без конца о нем спорить.