Розанов

«Вера совсем вырывает повод… Величайший страх, что она попадет в руки хулигана, который ее просто начнет перепродавать. Вот встреча с “фетишем” и что поделаешь».

Эти события происходили за несколько лет до его собственных «любовных приключений» и до второго ухода Александры Михайловны из дома, вызванного делом Бейлиса. «Санька Б.» была на тот момент ему еще союзницей, Шурушкой («советчица, – тоже ужасно любит Веру»), и они вместе, не привлекая больную мать, втайне от нее решали, то ли срочно выдавать оступившуюся девочку замуж, то ли: «Одно нахожу средство, одно спасение, чтобы она попала к благородному, сострадательному, великодушному человеку, хоть бы “так” (“не до жиру, быть бы живу”). Иначе она погибнет в самом грубом, голодном смысле. Просто ей надо удовлетворение, и постоянное, и у себя дома – а там ребенок и новая любовь и новая к дому

(где колыбель) привязанность, и все относительно (душа) будет спасено».

Отец Павел был суров. С одной стороны, он находил намерение Розанова выдать дочь замуж разумным, причем не только в отношении ее самой, но и в плане розановских идей и представлений на эту тему: «То, что пишете о своих чувствах по поводу Веры, меня в сущности радует, ибо Вы вступили в цикл православных чувств и идей брака. Тут-то Вам и должно быть ясно, что есть глубокие онтологические основания противиться разводу и т. д.».

Но с другой: «Не могу утешить Вас лживыми уверениями, что “это ничего” и т. п. и пустыми успокоениями. Увы! Мне думается, что “это” именно то, что не

проходит для девушки никогда, – не в смысле мещанских понятий о “чести”, а в смысле какого-то нравственного надлома, после которого непременно должно или начаться восхождение к небу, или быстрое падение и огрубление».

Отец Павел оказался удивительно проницательным человеком, и дальнейшая судьба Веры Васильевны Розановой тому порукой, но, пожалуй, еще важнее в контексте розановской биографии то, что виновником всей этой ситуации Флоренский прямо назвал самого В. В., а конкретнее – его непомерное увлечение брачными темами: «… все то, что Вы говорили ранее и, часто, при детях, если не прямо утверждало, то подразумевало легкое отношение к подобным несчастьям, почти нормальность их, а нет, поверьте, ничего более гипнотизирующего, чем нашептывания такого

рода. Что брачный вопрос неимоверно запутался – в этом нет ни малейшего сомнения. Но решения, Вами предлагаемые, тоже не решают этих проблем, и Вы, думаю, сами видите это… ведь идеи целомудрия и порядочности никто не внушает, ни родители, ни воспитатели, ни литература; Верочка, с другой стороны, всем духом своего воспитания была лишена всякой сопротивляемости».

Это было сформулировано достаточно мягко по стилю, но очень жестко по сути: Вы ее такой воспитали, Вы давали пример своими взглядами, сочинениями, высказываниями, поступками, Вы, так гордившийся и щеголявший тем, что не думаете о морали и не знаете, как пишется слово «нравственность» и кто ее родители, свою дочь нравственно обессилили, лишили морального иммунитета, вот и пожинайте теперь плоды своего воспитания.

И это обстоятельство было для Розанова злее любой литературной критики. «Оттого-то Вы и сказали в письме ко мне: “Я в сущности, рад Вашему отношению к случаю с Верой, п. ч. в нем Вы переходите на почву православного воззрения на брак”. Вам нет дела до меня, до Веры, – только один интерес к тому, что еще споривший и как бы сектант – убедился в своей ошибке и согласился с нами

. Для Вас – не жизнь, и – “не уврачевание ран”, а – победа», – обвинял он Флоренского, с чем тот, впрочем, не согласился.

Однако сути дела это не меняло, а сюжет с Верой имел продолжение. В 1914 году, опять же единственная из розановских дочерей, она присутствовала на заочной «гражданской казни» своего отца, когда того исключали из Религиозно-философского общества.

«Вера мне говорила, что она пошла на это собранье с вызовом, показать свое презрение к толпе. Отец, в глазах Веры, был “пророком, гонимым в своем отечестве”, и не знаю, что творилось в ее разгоряченном мозгу, но думаю, она шла с мыслью о каком-нибудь страшном своем выступлении. Что-то такое непременно должно было твориться в ее душе. Здесь не было игры, “жеста”. Вера была искренна, даже по существу простодушна, так как вечно смотрела на мир “расширенными глазами” (В. Р.), крайне “патетично и прямо” (В. Р.), и то, что могло казаться со стороны “позой”, было только проявлением ее сметенного духа», – писала Надежда Васильевна.

«Она бедная сидела в кресле и плакала. Мне и теперь еще так жалко, когда вспоминаю ее, бедную, убитую горем, несчастную, с опущенной головой, с лентой в волосах и челкой, которая тогда входила в моду», – вспоминал непосредственный свидетель происходившего Аарон Штейнберг.

Литературный крах и скандал