Розанов

Судя по воспоминаниям младшей сестры, это было не совсем так, но в прихотливых сестринских отношениях кто ж разберется? А между тем именно эти две сестры – самая старшая и самая младшая – останутся с умирающим отцом, и благодаря им сохранятся его последние мысли…

Об их родном брате, единственном сыне В. В., известно не очень много, однако можно предположить, что Флоренский не зря ставил его сестрам в пример. Рос Василий Васильевич-младший настоящим мальчишкой, был еще дальше и от «розановщины», и от «нерозановщины», чем Надежда Васильевна, оставался абсолютно равнодушен к Але с ее «тараканами» (как, впрочем, и она к нему: «С Васей она двух слов никогда в жизни не сказала, Вася ей не интересен, глуп и туп», – писал Розанов Флоренскому), учился кое-как, книгами не только отца, но вообще никакими не интересовался, зато любил бегать, плавать, нырять, кататься на велосипеде и удить рыбу – в общем, был самый здоровый и самый нормальный член семьи.

Надежда Васильевна приводит в своих мемуарах совершенно гениальное Васино письмо отцу, написанное летом 1913 года, из которого видно, какой классный рос у Розанова пацан:

«Дорогой папочка. 19-го июня я поймал щуку на 1 фунт, величиною с ¹/

₂ аршина и налима ³/₄ фунта, а 18 поймал щуку ³/₄

фунта, также я ловлю карасей, так вчера я поймал их на ¹/₂ фунта. И завтра у нас будет уха из 2 щук, которые равняются 1 ³/₄ фунта и 1 налима, который равняется +

³/₄ фунта и карасей, которые равняются ¹/₂ фунта и того уже будет из 3 фунтов… Около нас находится монастырь. Монахи здесь совсем не похожи на монахов, они пьют и гуляют[105]

… Вера и Таня сидят дома… Здесь очень много зверья, так я нашел барсучью нору… Я плаваю ¹/₄ версты не отдыхая, научился посаженкой и теперь обгоняю тебя, ныряю под водой 3 саженки, бросаюсь вниз головой с аршина высоты над уровнем моря. Ногами вниз я бросаюсь с 2 саженях над уровнем воды… Здесь очень, очень весело. Мне даже не хватает дня, и я не прихожу даже пить чай».

«Вася мне очень нравится – бесхитростный, кажется, будет настоящий “мужик”, т. е. мужественный и прямой. В нем нет лукавства мысли. Хорошо, что он ребенок и перейдет прямо в парня, без философий. Мне не приходилось с ним много говорить, но втайне питаю к нему (уже давно) большую симпатию», – признавался Розанову отец Павел, вольно или невольно противопоставляя двух Василиев, а В. В. старший с гордостью писал год спустя о своем сыне в одном из военных очерков: «Война будоражит головы всех. Мой сынишка 15 лет уже месяц крушит, бурлит, ворчит на маму, мне – слова сказать не смеет: оказывается, у мамы он требует, чтобы отпустила на войну. Говорю: “Ты должен за больной мамой ходить и сестер в старости холить”. Воротит морду, не слушает. Хотел выпороть, да с меня ростом: боюсь, сдачи даст. Ничего не поделаешь. Терпи, родители».

Впрочем, в письме Флоренскому Розанов написал о другом терпении. «И если даже ты получил пощечину от сына: вспомнив, что тебе было лучше, чем Авелю под костью ослиной, – все же забудь сыну».

…Что же касается «новых листьев», сурово раскритикованных Варварой Васильевной Розановой, то они при жизни автора опубликованы не были, и их издали много лет спустя, уже в девяностые годы двадцатого века, под названием «Сахарна», «Мимолетное» и «Последние листья». В них можно найти очень много интересного, и все же в целом той задушевности, исповедальности, интимности, не считая страниц личных, автобиографических, относящихся к собственному детству, отрочеству и опять же делам семейным, там было действительно меньше, а слов – больше, как если бы качество начало переходить в количество, и за обилием листвы не стало видно ни тонких веток, ни стволов, ни людских силуэтов «Уединенного», а из-за повторения приема помутнела ясность и обнаженность розановского письма. Да и настойчивое влечение автора к одним и тем же темам делало эти сочинения не столько провокационными, сколько утомительно-однообразными. Талант В. В. не то что бы угасал, но как будто остановился в развитии, законсервировался, замусорился и в отсутствие литературной жизни стал задыхаться. Почему так происходило, сказать сложно, но можно предположить, что привыкшему к постоянному общению с самыми разными людьми, к череде лиц, голосов, впечатлений Василию Васильевичу была тягостна его продолжавшаяся уже несколько лет отверженность.

В августе 1915 года он снова вернулся на Шпалерную улицу, где когда-то так блистательно начиналась его литературная жизнь и где собирались по воскресеньям многочисленные гости, беседовали, трапезничали и слушали его поучения, но и квартира была уже теперь не та, и город изменился, и сам В. В. стал совсем другим. Куда больше растерявшим, чем приобретшим, пережившим и свою славу, и богатство, и семейный лад, и благодарную аудиторию. Все это осталось в прошлом, а в настоящем – больная жена, ставшие чужими дети и будущее впереди – темное и непонятное. Не только у него, у всей страны, но розановский случай был особенный.