Розанов

Был праздник Преображения, и вся церковь была украшена гирляндами свежей зелени с вплетенными в нее бумажными цветами, а у самого алтаря, справа, высилась гора, тоже вся разукрашенная цветами. По лицу Веры бродила недобрая усмешка. Неловко и в страхе я тоже попыталась улыбнуться. Сердце мое отчаянно билось. Тут было острое любопытство и страх.

Вера подвела меня к образу у левого притвора и, остановившись перед ним, плюнула в него».

А ровно год спустя:

«В конце лета мама вошла, хромая, в нашу комнату (младших) и, тяжело опустившись на кровать, сказала:

– Вера собирается идти в монастырь».

Как бы сказал по этому поводу все тот же Бердяев, русский человек – или нигилист, или апокалиптик. В Вере Васильевне Розановой сочеталось и то и другое, но, подобно своей сводной сестре, она не умела с этой гремучей, истинно розановской смесью сладить[106]…

Более подробно история ухода Веры в монастырь была описана ее отцом опять же в «Мимолетном» 1914 года:

«Перелом.

Верочка объявила матери, – точнее, спросила позволения (никогда ни на что не спрашивала позволения, буйная), – может ли она поступить в монастырь.

Я набивал папиросы и слушал. После ужина. Мама уже лежала в постели, и Верочка, сев на краю, – своим взволнованным и патетическим голосом, немножко баском (контральто) мотивировала:

– Послушай, мама. Мне надо с тобой объясниться. Прежние годы (в VIII кл. Стоюниной) я не сомневалась, что когда кончу, то поступлю на курсы, и именно на философское отделение (много читала все годы по истории культуры, истории искусства и литературы и по философии; Виндельбанда; и вообще брала книги у меня и у курсисток). Но эту зиму я стала колебаться; я нарочно ходила на публичные лекции, как и присматривалась к жизни и занятиям курсисток; наши курсистки (Аля, Наташа) занимаются серьезно, но это у них – личное. Сама по себе обстановка курсов ужасно мешает сосредоточению души и есть непрерывная толчея, мелькание и шум. Между тем как без тишины невозможно сосредоточение. И тишину дает только монастырь. Когда я была в Соловецком монастыре (последняя экскурсия), то, отойдя в сторону от класса, почувствовала такую общность себя со всем, что вижу, что сказала: “Вот где мое место”.

Потому мне хотелось пойти непременно и здесь в монастырь (Череменецкий – около Луги, – пешком) одной, чтобы проверить свое чувство. Здесь я расспрашивала об условиях поступления в монастырь…

Зажавшись и целуя мать:

– И потом, мамочка, у тебя никто больше не будет таскать из буфета сладостей… а у папочки – книг… комната же моя освободится Васе (он без комнаты, спит в нашей спальне, а днем “притыкается” – где можно).

Я оглянулся, не плачет ли? – Нет.

– Ну, мамочка.

– Все-таки, милая Верочка, мне хотелось бы, чтобы ты кого-нибудь полюбила и вышла замуж.

– Я никакого к замужеству влечения не имею, и во всяком случае замуж не выйду (Вера).

– Полно, мама! Если мы с тобой живем счастливо, то ведь у нас особенная встреча, и такое уважение и любовь друг к другу… А рядовое замужество, чтобы стать за спину какого-нибудь самодовольного мужлана и всю жизнь ухаживать за его удобствами и покоем за то, что он “снизойдет” до тебя…

Нет, от такой судьбы избавь Бог всякую. И если она определенного влечения к замужеству не имеет – и не надо.

– Я за твое влечение, Верочка. Это – правильно. Курсы, гимназия и университет – самый пошлый шаблон, по которому идет стадо, и идет потому, что оно стадо. Все это – фразерство, пустомельство, и ты, верно, бежишь от толпы и общего пути. Ты, верно, сослалась (она раньше сказала), что тебя утомил шум и движение; и что этот шум и разговоры – отнимает, а не дает.

Она так хорошо все мотивировала. Сложнее (гораздо), чем я сказал здесь.

Мне была нужда выйти на балкон. Небо облачное, но и звездочки. Я сказал внутри себя:

– А внуки?

И первый раз в жизни почувствовал, что будут духовные внуки, что на земле слишком достаточно, до перегруженности физических внуков.

– Верочка совершит подвиг. Войдет добрым лицом в русскую жизнь, – доброю благородною фигурою. Войдя, я сказал маме:

– Я только что читал анкету мюнхенских студентов. Они все занимаются онанизмом, и так себя и расписывают с самодовольством. Да это и довольно известно по русским анкетам (в Мюнхене – тоже среди русских студентов), что же тут выходить замуж и очень вообще нужно. В замужестве, иначе как особенном, по счастью, – она не сохранит своей благородной личности. Я только радуюсь, что она особенная и на особенном пути.

Анкету я прочитал в июльской книжке “Русск. Мысли”.

Мама молчала и соглашалась.

Я думал:

– Да, серьезный путь в России теперь только религиозный. Но не присоединяться же к этой вобле…

Так вот откуда у Верочки “запирание на ключ” в своей комнате, которого мы так не любили, и столько раз в худом подозревали ее. “Что прячется”. Она сегодня проговорила маме:

– И знаешь, мама, меня еще в 1–2 классе тянуло к монашеству. Когда я бывала в монастыре, – он мне казался каким-то царством…

Так и сказала: в смысле “величия” и “достоинства”.