Рубиновый лес. Дилогия

– Пир? В такое время? Мы что-то празднуем, госпожа?

«Передай Мелихор, как проснётся, чтобы на север путь держала и по прибытии Медовый зал к периату подготовила. Она в курсе, что это значит», – сказал Солярис в пустыне тогда, прежде чем меня покинуть, и я послушно передала его напутствие Мелихор слово в слово, как только она проснулась. Тогда же, ещё сонная и потягивающаяся в раскаляющихся лучах солнца, она пояснила: «Периат означает пиршество, которое драконы устраивают для самых важных гостей и по самым важным поводам, например на свадебные смотрины или для примирения враждующих гнёзд. Словом, это выражение благосклонности и признания».

Несмотря на то что я прожила с таким же драконом бок о бок больше восемнадцати лет, да и вдобавок прожила несколько месяцев в Сердце, мне было невдомёк, как этот «периат» должен выглядеть. Поэтому, наказав Гвидиону не скупиться и накрыть Медовый зал столь же богато, сколь он был накрыт в моё Вознесение, я также попросила его отыскать Мелихор и советоваться с ней по всем вопросам вплоть до расположения столов и стульев. Конечно же, он тут же сморщил нос и обозвал её «несносной серой змеёй, которая попортила половину королевского погреба, проделывая в бочках дырки когтями и воруя оттуда солёные огурцы». Однако если с компанией Мелихор Гвидион ещё мог смириться, то новость, что точной даты пира нет и не будет и нам предстоит готовиться наугад, добила его окончательно. Пришлось молча выйти из зала, чтобы Гвидион наконец-то перестал плакать и взялся за дело.

– Госпожа, в чертогах вас ожидают, – сообщил мне Ллеу напоследок, и я ответила ему сдержанным кивком, уже догадываясь, о ком речь.

Совет отпустил меня, но гнетущие мысли и осознание, сколь многое стоит на кону, – нет. Пол словно затянуло липким болотным илом, настолько тяжело мне давался каждый шаг. Я долго бродила – нет, плутала – по коридорам родного замка в поисках чертогов, настолько пленённая тревогами, что несколько раз пропустила нужный поворот и была вынуждена сделать крюк. Четверо хускарлов шествовали за мной в покорном молчании, и лишь скрежет их доспехов разбивал тишину, которой мой некогда весёлый замок зарос, как паутиной. Всё казалось таким знакомым и чужим одновременно, будто я уже не была ему хозяйкой. Отцовское наследие катилось в бездну.

– Ох, драгоценная госпожа! Вы только с дороги, а советники сразу за стол собрания вас усадили?! Только посмотрите на себя! И вы разгуливали по замку в таком виде… Немыслимо! Я сейчас же наберу горячую ванну.

Хускарлы отворили передо мной двери, и я увидела, что спальня ничуть не изменилась за время моего отсутствия. Порядок здесь явно тщательно соблюдали, ежедневно протирали от пыли тумбы и шкафы, а окна открывали, проветривая. Всё лежало на своих местах ровно там же, где и до моего ухода: плащ с узором из кленовых листьев – на спинке кресла, книга с атласной закладкой – на каминной полке, подаренные Солом шахматы из моржовой и китовой кости – на столешнице. Пахло сладкой вишней, ваза с которой стояла у моей заправленной постели, и свежим вереском, чьи пучки, как всегда, лежали на алтаре Кроличьей Невесты, возведённом в западном углу. Там же догорало несколько толстых свечей, расставленных вокруг миниатюрной фигурки из молочного дерева с розовым кварцем вместо глаз. Казалось, глаза эти внимательно следят за женским силуэтом, двигающимся туда-сюда перед подоконником.

Меня приветствовала та же улыбка, какая встречала всегда на протяжении жизни. Только шрамы в уголках губ, стягивающие рот, делали её немного кривой.

– Маттиола, – выдохнула я и упала на колени там же, где стояла, даже не переступив порога комнаты.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы поверить: то действительно она. В нашу последнюю встречу Матти лежала без памяти и сознания, и лицо её кровоточило отовсюду разом, представляя собой сплошь открытую рану. Ллеу обещал, что позаботится о ней, и потому замок я покидала с почти спокойной душой, зная, что он непременно сдержит своё слово. Так оно и случилось: держась одной рукой за свежевыстиранные шторы, которые она развешивала, Маттиола стояла на ногах твёрдо, приветливая, сияющая и здоровая, какой и должна быть. Однако сейд есть сейд – даже он не мог вернуть ей того, что бессердечно отнял у неё Селен.

Не мог вернуть её былую красоту.

Прекрасное лицо с миловидными чертами покрывали тонкие шрамы, будто неаккуратные стежки на платье. Некоторые перечёркивали её брови и веки, а некоторые образовывали кресты, накладывались друг на друга и шли по диагонали. Все до последнего мелкие, не длиннее ноготка, но в таком количестве, что лица Матти было бы невозможно коснуться, не задев по крайней мере один из них. Лечебные мази из мирты и серебряной пыли сделали рубцы гладкими, почти сровняли их с персиковой кожей, но они всё равно блестели в солнечном свете, как шёлковые ленты, и лишали мимику былой подвижности, скукоживаясь. Это даже выглядело больно – и это было больно. Смотреть на Маттиолу и понимать, что я не смогла защитить её.