Рубиновый лес. Дилогия

Сколько бы лет ни миновало, сколько бы ни миновало битв и трагедий, Солярис никогда не менялся, как эта самая осень, будто навеки застывшая. Горящие янтарём глаза смотрели на меня так, будто видели впервые, и мне захотелось убрать распустившиеся волосы с груди, чтобы он смотрел ещё дольше, ещё внимательнее. Так я и сделала. Горло Соляриса дрогнуло. Взгляд опустился ниже. Поцелуй со вкусом черники стал солоноватым, терпким, когда Солярис сначала прошёлся губами там, где проходился ими по мне ещё в сиде, разведя мои бёдра и приподняв их к своему лицу.

Везде, где я касалась Сола, кожа его становилась горячей, как раскалённые угли, и прореза`лась жемчужная чешуя. Я проложила дорожку из перламутра собственной рукой – от бордовой полосы на шее по крепкой груди и до плоского живота, где в самом низу кончики пальцев царапали короткие белоснежные волосы. Я пересекла бледные шрамы на его рёбрах, обвела напряжённые мышцы, очерченные под полупрозрачной кожей рельефом, и вернулась к тёплой бледной щеке. Солярис тут же прижался ею к моей раскрытой ладони, как котёнок, а не дракон.

– Ты всегда так много делаешь для меня, Солярис. Так заботишься, защищаешь, лелеешь… Позволишь в этот раз мне тоже любить тебя? – прошептала я несдержанно, и румянец впервые в жизни затопил лицо Сола до самых ушей.

Он лёг на спину туда, откуда я встала, и послушно принял мой вес на своих бёдрах, придерживая под поясницей. Точно с таким же послушанием он принял меня, а я приняла его. Пальцы смяли бока, не сильно, чтобы не оставить синяков, но достаточно, чтобы я поняла, как ему приятно. Кожа соприкасалась с кожей, сердце соприкоснулось с сердцем. Соединились, словно ещё два осколка. Сол всегда был молчаливым, тихим, но только не сейчас. Дыхание его, тяжёлое и грудное, было музыкой; лихорадочный бессвязный шёпот то на общем, то на драконьем языке – молитвой; а откинутая назад голова с растрепавшимися волосами, в которых затерялись травинки и ягоды, – картиной, краше, чем все королевские гобелены и мозаики.

Когда я попыталась спуститься и лечь рядом, Солярис удержал меня на месте. Тяжёлая ладонь легла мне на затылок, и я не нашла сил сопротивляться. Желание оставаться единым целым, пока это возможно, было обоюдным.

– «Пожалуйста, не останавливайся». Я правильно перевела? – спросила я шутливо, прижавшись щекой к его плечу, чтобы увидеть, как Солярис вздрагивает и стеснительно отводит взгляд. Похоже, он надеялся, что я не расслышу за собственным голосом и шелестом травы то сумбурное бормотание, с которым он зарывался носом мне в шею, когда прижимал к себе.

– Не понимаю, о чём ты.

– Кажется, там было ещё «люблю» и «я близко»…

– Цыц.

Фибулы и заколки валялись рядом, а мои волосы, расплетённые, струились меж его когтей. Каждый вечер я расчёсывала их перед сном и каждый раз проверяла, не завелась ли средь липового мёда красная прядь, а затем вздыхала с облегчением – нет, не завелась. И не заведётся никогда. Нет больше Красного тумана. Нет Селена и нет проклятия. Я цела, хоть и покрыта шрамами шире и глубже, чем раньше – то разумная плата любой королевы за покой.

На самом деле, улетая с проклятого острова, я больше боялась не того, что Селен вернётся, а того, что воспоминания о нём будут преследовать меня по ночам. Что я буду ворочаться хуже прежнего, постоянно возвращаться к тому, что содеяла с плотью и кровью существа живого, хоть и бездушного, и буду прокручивать в голове каждое его слово, как похоронную песнь. Но вот прошло столько дней, столько недель и тех самых ночей, а я жила дальше. И вспоминала о нём лишь в те редкие моменты, когда смотрела в зеркало или на Соляриса. Как сейчас, когда привстала на локтях, чтобы убедиться: распростёртый подо мной на земле, с искусанными губами, покрытый влажным блеском, травой и следами от ягод, он выглядит безмерно любимым и влюблённым.

– А Селен сказал, что ты не сможешь дать мне ту любовь, которую я жажду, – вырвалось у меня вместе с глухим смешком. – Именно тогда я и поняла, до чего он глуп и что я легко смогу обвести его вокруг пальца.

– Действительно глупец, – поправил Солярис и заправил локон мне за ухо, задев когтем изумрудную серьгу, что сумел найти на острове и возвратить мне. Та звякнула в ответ, разлилась радостной мелодией. – Как можно не замечать столь очевидных вещей? Вся моя любовь давно заключена в тебе. Это больше не чувство. Это вся ты.

Я улыбнулась, учтиво промолчав о том, что от сказанного уши Соляриса покраснели даже сильнее, чем когда я разделась. Затем я наклонилась к его приоткрытым губам, не отводя взгляда от жёлтых глаз, широко распахнутых и заворожённых моими движениями, и всё повторилось сначала. Крона деревьев раскачивалась от сухого ветра. Всё, что мы делали, навеки осталось в её тени, а вода Цветочного озера, в котором мы искупались после, смыла все секреты.

– Снова Няван, госпожа.