Рубиновый лес. Дилогия

– Так что же ты тогда попросил у Волчьей Госпожи? – спросила я снова, на этот раз с нажимом в голосе, давая понять: от правды ему не уйти.

Сол снова умолк, колеблясь. Он смотрел на меня так долго, что я уже успела успокоиться и смириться с его решением, пока он наконец-то не сказал:

– Посмотри. – Солярис взял мои костяные пальцы в свои, поднёс их к губам, целуя, показывая, как на мне отпечатался тот путь, что мы прошли. – Ты стольким пожертвовала ради мира, столько отняла у самой себя. Я не хочу, чтобы твои старания были камнем, брошенным в буйную реку, – я хочу, чтобы они были кругами, что расходятся от него по всей воде. Как твой ширен, я должен беречь и тебя, и то, что ты мне доверяешь. Мир, кропотливо тобою созданный, – в том числе.

– Значит, ты попросил…

– Я попросил у Волчьей Госпожи помочь сохранить этот мир. Чтобы она положила конец распрям между драконами и людьми. Чтобы мы стали одним народом, как ты того хотела.

– Дай угадаю… Ты так ей и сказал слово в слово, да? Не уточнил, как именно мир этот Госпожа должна блюсти?

Солярис пожал плечами.

– Богам ведь всё всегда виднее, разве нет?

«Конечно же, нет!» – захотелось закричать мне. Любой дар, ниспосланный богами, имел обратную сторону, как монета: сейд – жертвоприношения и короткие жизни вёльв; исцеление от болезней и сытость – войны за то, чтобы это исцеление добыть, а сытость обеспечить; даже музыка, созданная ими, могла оглушать, а растения – становиться частью смертельных ядов. Человечество попросту не умело обращаться с божественными дарами, а боги не очень-то хотели нести за это ответственность. Оставалось надеяться, что они бы никогда не погубили собственный сад, который их же усилиями и расцвёл.

Волчья Госпожа – оплот зрелости, мудрости, какая является лишь с первой сединой в волосах, – всегда подходила к делу тонко. А то, о чём попросил Солярис, требовало особой тщательности и точно не могло быть исполнено быстро. Там, где на кону стоит весь мир, нужно быть предельно осторожным. Смотреть не под ноги, а на горизонт. Думать наперёд. Думать о будущем. Будь я богиней, я бы на месте Госпожи избрала оружие неуловимое, незаметное и, может, неспешное, как семечко, которое прорастает не тотчас, но к лету.

Семя…

– Получается, прошло больше месяца с тех пор, как Волчья Госпожа услышала твою волю? – спросила я, глядя через плечо Сола в окно, за которым выли волки и где над лесом висела круглая луна, которой они пели.

Та находила отражение и в женской природе, и в женских циклах, повелевая и тем и другим. Считалось, что Волчья Госпожа повелевает ими тоже. Покровительница не только вёльв, но и матерей. Покуда сама детей иметь не может, помогает зачинать другим или, наоборот, отнимает эту возможность. Поэтому, когда детей нет, её задабривают и упрашивают. А когда перестаёт кровь идти, радуются и несут дары, ведь это чаще всего значит, что она тоже ниспослала дар.

«Белены, видать, надышалась».

«Ты ведь тоже слышала историю, как женщина от драконьего мужа зачинает, но не дитя у неё растёт в утробе, а яйцо? Правда это?»

«Значит, то не Волчьей Госпожи подарок…»

– Ох, Солярис, – вздохнула я, уже вовсю ища незапятнанный пергамент, чтобы написать письмо Маттиоле в Сердце. – Никому не рассказывай, о чём Волчью Госпожу просил, ты понял? Никто не должен знать, что это ты содеял. Никто и никогда. Разве что Сильтану сообщи, а то он со своей прытью быстро вам гнездо заполнит.

– Чего? О чём ты?

– Сейчас я объясню, но сначала сядь…

В ту ночь волки выли до самого утра, и то, оказывается, была совсем не песня. Они смеялись.

Эпилог

«Семьдесят поворотов Колеса назад королева Рубин взошла на трон своего отца, Оникса Завоевателя, и весь мир, будто в расплату за его кровавые деяния, охватила напасть – Увядание. Керидвенское восстание, прозванное Опаданием Омелы, также пришлось на первый год её правления. На четвёртый же год пришлось восстание Немайна, на седьмой – снова Керидвена, а на двадцатый…»

Домик в долине дануийских холмов скрипел на ветру, точно деревянный короб, выброшенный в глазу бури. Даже раскинувшиеся вокруг вязы не защищали его, а тоже пригибались. С ветвей домашних кустарников осыпались ягоды, и корзину с собранной морошкой, забытую на крыльце, куда-то унесло. Казалось, природа страдает, но глас её никак не может прорезаться, а слёзы – прорваться. Чёрное небо полосовали немые молнии, и лишь где-то вдали громыхал надвигающийся с Кипящего моря шторм. О его приближении ветер шептал в дымоходе, и приходилось сдабривать поленья вином, чтобы не дать огню угаснуть.

В преддверии грозы воздух будто затвердевал, становилось душно, как в городской башне, и так же влажно. Когда приоткрытую створку порывом ветра отшвырнуло до треска стёкол, я спешно закрыла окно, и воздуха в доме стало ещё меньше. Зато комнату быстро заполнил аромат брусники и жжёного сахара, томящихся в котелке, где обычно готовились супы. Размешав сюлт[52] черпаком, я взобралась на взбитую постель, скрестила ноги, оттягивая домотканую сорочку, чтобы прикрыть их, и вернулась к открытой книге.