Русская эмиграция и гражданская война в Испании 1936–1939 гг.

Но, во-первых, Альказар ведь никакая не крепость. Вы видели фотографии? Так, квартал домов. Побольше, чем наши кварталы Михайловского или Павловского училищ. Сложнее, может быть, чем Кремль. Но, все-таки, только квартал: никак не укрепленный для обороны.

В сущности, даже непонятно как красные, с их артиллерией, даже с тяжелой артиллерией, подкопами и минами, не снесли его с лица земли уже давно: весь Альказар от крыш до погребов. Так чтобы ничего не осталось, – одна сплошная воронка!.. Прямо: Божье чудо.

Это первое. Второе же то, что никогда, никогда, никогда не бывало долгих оборон, долгих сидений в войне гражданской.

Мы, военные, хорошо знаем почему: потому что вообще тяжко быть окруженным, а в войне гражданской, самой жестокой из всех войн, – в войне, где для некоторых, вот для нас, нет плена, – людей особенно неудержимо тянет к своим. К массе, к войску. Самая мысль о том, что тебя отрежут, окружат, да еще вот так в тесную, становится ужасной и сразу же понижает энергию, – может быть до нуля.

Сколько часов оборонялись от большевиков наши училища в Петербурге? И сколько дней выдержал Московский Кремль?

Правда, нашим юнкерам не за кого было и класть свои головы. Не за Керенского же?..

Но все-таки было это для гражданских войн законом, как будто неизменным: без осад вообще; и без долгих оборон; тем более, – без оборон геройских. Их не сыскать ни у нас, ни полтораста лет тому назад в Вандее; ни еще дальше, у английских кавалеров, ни у кого.

Разве что защита Зборожа от Хмельницкого. Помните, в «Огнем и мечом»? Но, это уже очень далеко.

А так скорее и легче можно себе представить, что эти испанские кадеты взяли и пробились бы сквозь кольцо красных к своим, – за сто, за двести, за тысячу километров! В боях и в огне, – Корниловский поход. Но, выдержать на месте: среди обгорелых стен, на пятачке, куда тюком с аэроплана промахивались; в подземельях и в погребах!..

Небывало и непостижимо.

Слава коменданту Альказара, подполковнику Москардо; слава офицерам; слава кадетам.

И слава дамам, испанским женщинам, которые выдержали эту беспримерную осаду!

* * *

Вы читали в газетах, как пробовали их «спасти»? То есть: чтобы они ушли, бросили бы своих мужей, сыновей, женихов, братьев.

Как явился сначала с уговорами какой-то капитан Рохо, бывший преподаватель в училище, переметнувшийся к красным. Так в стиле наших русских Свечиных, Егоровых, Клюевых…

Как после него приходил священник? Как приезжал под Альказар чилийский посланник?

Им обещали всякую безопасность, всякую неприкосновенность за порукой всего дипломатического корпуса в Мадриде. А они не захотели слушать: остались в вонючем дыму разрывов, под струями бензина, – (хитроумная выдумка красных, чтобы лучше поджечь), – на подкопе, – в царстве всяческого убийства.

И с перспективой рабоче-апашского надругательства впереди, – в случае если мужчины не выдержат. Вот уже подлинно: for better, for worse, for weal and for woе, until death us do part[331]).

* * *

Но мужчины – белые мужчины – выдержали.

И еще как!

Об этом хорошо рассказывает корреспондент парижского «Эксельсиора», побывавший не в Альказаре, – там никто не был, – а на товарищеских завалах под его стенами.

Беру из этого рассказа три момента.

Первый: белый аэроплан сбросил тюки с парашютами. Неудачно, мимо. Только один зацепился за стену.

– Смотрите, они сейчас будут доставать. – Это объясняет добровольный гид красноармеец.

И действительно, минуту спустя показалась голова кадета. Рука, – к драгоценному тюку.

Его сейчас же ссадили красною пулей. Ведь близко: в десятках шагов.

А красноармеец объявляет дальше:

– Подождите, это еще не конец. Они еще попробуют, потому что они здорово изголодались.

И пятеро осажденных, один за другим, пробовали подобраться к сброшенной с неба посылке. И никто не достал: были ранены или убиты.

Теперь момент второй.

А на красной баррикаде и сыто, и пьяно, и весело: тэ-эс-эф.

В честь французского гостя уловил Париж: Мориса Шевалье, Жозефину Бэкер, негритянскую знаменитость. И, – тоже хорошая выдумка, – решили угостить парижским мюзик-холлом осажденных.

Для того, чтобы там лучше было слышно, чтоб ни одного слова не пропало, поставили целых два громкоговорителя, на Альказар раструбами. На-те, слушайте!..

Там голод; бухаются снаряды, дети, – может быть, вот этим разрывом раненые дети кричат.

А кругом расселись обезьяны: ждут, когда попадет им в лапы добыча, и издеваются, шлют в подарок Жозефину Бэкер:

– «J’ai deux amours»!..

И момент третий.

13 сентября, в 11 часов утра, двое красноармейцев подобрались под самую стену Альказара, – в то время еще были стены.

С зажигательными гранатами. Изнутри по ним ударили из пулемета. Один из красноармейцев убит. Другой бежал назад, за свое укрытие; и оттуда, не знаю почему, – может быть, братом ему был убитый или особо близким приятелем, – взмолился к белым:

– Не стреляйте! Дайте подобрать товарища.

И оттуда, из Альказара, в ответ послышался начальнический, господский голос:

– Брось оружие и выходи перед баррикаду! Станешь смирно и попросишь у меня разрешения убрать тело.