Русская сказка. Избранные мастера

Мне кажется вообще, что занимательность и прелесть русских сказок зависела больше от искусства рассказчиков, нежели от самого содержания их. Сказки русские вообще очень не замысловаты содержанием, а как они сохранились только в изустных рассказах, то теперь даже трудно узнать их в первобытном оригинальном их виде. Тереньтьичи встречаются уже редко, а что до сих пор напечатано, то не дает понятия об истинном рассказе русской сказки. Еще лучше издания так называемые лубочные, с картинками, или с панка̀ми, как выражаются в Иркутске; в тех, по крайней мере, издатели не мудрствовали, не стирали оригинальности с рассказа, но другие хотели улучшить его, и портили тем. Не думаю, чтоб можно было теперь восстановить наши народные сказки в настоящем их виде, ибо, повторяю, что не содержание, а рассказ составлял все их достоинство.

Я упомянула, как рассказчики выказывали народное остроумие при словах «солдат», «дьячек», и тому подобных. Но они останавливались мимоходом на множестве слов, и поясняли их каким-нибудь присловьем или рассказом. При словах: «ворона», «сова», «непогода», «ночь», «солнце», «месяц», и бесчисленных других, бывали прибаутки и присказки. Все это теперь потеряно для нас невозвратно.

(Из ст. К. Авдеевой, «Воспоминания об Иркутске». «Отеч. Записки», 1848, т. LIX, отд. VIII (стр. 125—138. Перепечатаны страницы 132—135).

СКАЗОЧНИК ЕРОФЕЙ

Среди простого народа, в глухой какой-нибудь деревушке, встречаешь нередко, совершенно случайно, личность замечательную, с несомненным поэтическим талантом, с творческою натурою. Подобные мужички не всегда усердны к работе, почти никогда не имеют большого достатка, не всегда пользуются большим уважением земляков; это — балясники, шутники, балагуры. Но и стар и млад слушают их с удовольствием; запасы рассказов, приговорок, поучений, наставлений у этих самородков-сочинителей неистощимы; склад речи, манера рассказывать у них совершенно своеобразны; вообще и рассказчик и их произведения — будут ли они плодом собственной фантазии, или передачею слышанного от разных странников, странниц, вообще от старых людей — весьма интересны. Встреча с подобными личностями всегда сущий клад среди скитаний по деревням...

Подобною приятною встречей было для меня знакомство в Псковской губернии, в Опочецком уезде, с временно-обязанным крестьянином Ерофеем, из деревни Плутаны. Ерофей, в просторечии Ерёха — под этим именем он больше известен — мужик лет 65-ти, сгорбленный, с растрепанными волосами, с лицом, стянутым морщинами, с вечно-лукавою улыбкою. В то время на Ерофее была дырявая свита и плохие сапоги; впалые серые глаза его пронизывают вас проницательным взором; речь его ровная, монотонная, иногда прерывается глухим кашлем. Ереха — человек темный, не грамотник, изведал на своем веку много горя; много помещиков владело его крепостной душой, еще больше управляющих да старост гоняли его на работы, да кормили колотушками... Нерадостна была жизнь Ерехи. И все он вынес, все вытерпел, ко всему отнесся как-то добродушно-насмешливо; а сколько раз разводил гнев барина веселой присказкой; сколько раз останавливал руку старосты с дубиной, готовой опуститься на спину работника, напоминанием о кротости и милосердии какого-нибудь спасенника... Нет теперь ни тех господ, ни тех управляющих и старост, а многие из них не умрут в рассказах Ерехи. Рассказы о них и вообще об отношениях помещиков к управляющим и старостам, а тех и других к крестьянам — у Ерофея Семеновича особенно неистощимы. Вот, например, какой остроумной присказкой определяет он (прошлое) отношение старосты к миру:

«Спрашивал барин мужичка: Мужичек, мужичек, какая трава лучше? — Да осока лучше. — А какая хуже? — Да осока хуже. — Я тебя за это слово накажу. — Погоди, поколь расскажу: осока ранее всех вырасте, эна лучше всех, а как постарается, эна хуже всех. Ено правда есть. — А кого, говорит, в вотчине лучше нет? — Да лучше старосты нет. — А кого, говорит, хуже нет? — Да хуже старосты нет. — Я тебя мудрей накажу! — А погоди, поколь расскажу: староста, коль в старостех сидит, хошь негож, так хорош, а как сменят, так и все тюкать станут».

Сказочник Ерофей

«Люты были на моем веку старосты — рассказывает Ерофей: был вот Леон Ефимович; бывало, бьет-бьет да отдохнет... Он и по сих пор жив, простой теперь мужик, боится только по ярмаркам ходить: больно лют был. А то другой был, в нашей же вотчине, Василий Филимонович: бьет, бывало, да отдохнет, бьет да отдохнет. «Василий, говорю я ему как-то: ты устал бивши, а ты б сам полежал, а я бы помял кнутовищем». Не лег, едят-те мухи; надо быть, что он понял, что бить легчае, чем быть битым. А по божьему писанию, сказывал я бывало старостам да управляющим: делай барину хорошо, а миру удвое лучше; будешь ты и богу гож, и миру хорош. А то вот одного старосту довелось Фоме в пекло везть; это верно — продолжал Ерёха тем же невозмутимо-глухим голосом, мешая быль с небылицею. — Во как было дело: