Русская зима

Да, театральные друг другу помогали. По первому зову в соцсетях слали деньги нуждающемуся. Кто просил на операцию себе, кто ребенку, маме, а кто просто оказывался без копейки. Сначала Серафиму такая щедрость удивляла, потом поняла: драматурги, режиссеры при деле, популярные актеры – люди небедные, но суеверные, многие боятся оказаться или невостребованными, или заболеть. Не то чтобы такой помощью откупаются, но надеются, что и им помогут, если что…

– О, Фимушка пришла! – заметил ее Игорь Петрович и пошел к ней сквозь движущуюся толпу, разрезал медленное вращение.

Перед ним почтительно расступались.

– Очень рад, что почтила. – Наклонился и коротко поцеловал в одну щеку, потом в другую. – У меня есть безалкогольное вино. Красное сухое. От настоящего не отличить.

– Я лучше обычного.

Он слегка нахмурился – то, что Серафима выпивает, не одобрял, а когда были близки, иногда запрещал, – но сейчас не стал спорить, провел к столу. Стал называть марки и сорта вин. Коллекция алкоголя у него была не меньшей, чем масок. На любой вкус, чуть ли не со всего мира.

– Рекомендовать не буду. Вот здесь сухое. Но лучше все-таки безалкогольное…

– Я буду вести себя хорошо, не бойтесь, – перебила Серафима и подхватила бутылку с разноцветным орнаментом на этикетке.

– «Мальбек», из Аргентины, – небрежно сказал Игорь Петрович. – Неплохое вообще-то…

– Нальете? – И усмехнулась, вспомнив, что когда– то сестра наврала родителям, что она в Аргентине. А она лежала в психушке.

– А что хмыкаешь? Вино не из дорогих, но действительно неплохое.

– Нет, это я над своим. Извините.

Вино было приятным, мягким. Серафима об этом сказала. И незаметно так получилось, что они оказались вдвоем в углу кухни. Серафима спиной к стене, а Игорь Петрович лицом к ней. Гости как-то отдалились, не смотрели в их сторону и, Серафима была уверена, заговорили громче. Так, чтобы не слышать, о чем будет разговор здесь, в углу.

– Фимушка, давай мириться, – сказал Игорь Петрович.

Серафима промолчала. Смотрела ему, высокому, на перламутровую пуговицу рубашки в районе солнечного сплетения. Главное не в глаза. Не попасться на крючок правого, бьющего в переносицу.

– Давай дружить, – продолжал он. – Просто будем дружить. Признаю, всё то закончилось, помучили друг друга, а теперь время дружить. Давай?

Да, она нуждалась в дружбе с ним, с таким человеком. Хоть и стариком годами, но энергией моложе многих. И сильнее. Ей была необходима его дружба, но от такого предложения, от три раза повторенного «дружить» хотелось плакать.

А он, словно не замечая этих созревших слёз или замечая и, наоборот, торопя момент, когда они польются, говорил дальше:

– У тебя этот Лёня, пусть. У меня Ленка… Ее сейчас нет, с родителями… но у нас нормально. Мне не хватает разговоров с тобой, споров… Ты же любишь спорить. И советов спрашивать. Написала что новое? Написаала… Покажешь?

И такая интонация, как тогда – когда всё начиналось. Когда он к ней не привык, боялся, что она уйдет. Потом, влюбив в себя, стал говорить по-другому. И голос стал покрикивающим. И вот вернулось.

Серафима плыла, шмыгала носом, торопливо, как спасение, глотала вино, но мелкими, экономными глотками… Приподняла голову и сразу увидела меж затылков осуждающее лицо Николая Владимировича. Отдернула взгляд и наткнулась на Олю Ропшину. Умоляющие глаза. Но о чем они умоляли, она не поняла. То ли – «не соглашайся ни в коем случае», то ли «согласись, видишь, ты ему необходима».

И Серафима сказала:

– Покажу… написала. Только… только, как было, не будет.

– Да я о том же. Будем друзьями, как говорится. – И Игорь Петрович вроде как в шутку, вроде как именно друга, обнял ее, прижал к себе, погладил по голове; Серафима уткнулась в бокал, чтобы слезы капали туда, а не на рубашку Игоря Петровича.

7

Она осталась у него. Но потом опомнилась, вызвала такси и поздно ночью приехала домой. Ругала себя и в то же время хвалила, что обошлось без ссоры, без обидных слов с обеих сторон. Он без напора уговаривал ее остаться, она повторяла, что не останется, не хочет снова мучиться.

– Мы не будем мучиться, – уставший от гостей, от своего возраста, от тех своих слов, которые говорил несвойственно проникновенным голосом, отвечал Игорь Петрович. – Всё по-другому будет.

– Не будет. Я вас буду мучить. И вы меня, – отвечала Серафима, наблюдая в экранчике айфона движущуюся оранжевую машинку. Оставалось пять минут до прибытия, потом три, потом снова пять, потом сразу перескочило на две.

– До свидания, – сказала, открывая дверь.

– Пока. Пьесу прислать не забудь.

…В праздники сидела дома. Всё так же иногда, по предварительной договоренности, принимала Лёню. Он приезжал вечером, уезжал после тихого, но упорного выдавливания Серафимой ближе к обеду. Может, жене говорил, что едет куда-то в командировку по области на сутки или до вечера, а вот приходилось оказываться на улице часа в два дня. Наверное, бродил по полупустому заснеженному Екату, или сидел в кино и смотрел фильмы, какие там оказывались, или ехал домой и говорил, что обстоятельства изменились.