Русская зима

Ехали в метро. После недавней чехарды, в голове было пусто и легко. Моментами она даже забывала, что произошло, а уж тем более не представляла – не хотелось и не моглось представлять, – что там будет дальше. Вот говорят же: отключи мозги. Совет даже такой есть, и всё чаще звучит (когда-то, наоборот, требовали мозги включать), и вот они у Серафимы отключились.

Потом шли от станции «Чкаловская» к ее дому. Молча. Свечин ничего не спрашивал, и она тоже. Просто шли по заснеженному тротуару; Свечин то и дело поправлял сползавшие с плеч ремни сумок. И Серафима предложила:

– Давай помогу.

– Да ты что! – слишком громко изумился он. – Я сам. – И добавил: – Рукописи в основном, тетради…

Когда проходили мимо «Красного и белого», замедлил шаг.

– Может, купим…

– Давай. Только я – вино.

– А я водки… маленько. Можно?

Серафима пожала плечами: «Дело твое».

Взяли бутылку сухого чилийского и бутылку «Талки»; Свечин без спросу набросал в корзину сыра, колбасы, кефира, каких-то вафель, банку кабачковой икры. Серафима стала раздражаться – слишком деловито, по-хозяйски он себя вел, – но потом вернулись легкость и пустота. Пусть делает что хочет. Свои деньги, в конце концов, платит.

Снова шли. Дома вокруг становились выше и выше.

– Когда я переехала в Ёбург, здесь были избушки, огороды бесконечные, – что-то заставило поделиться Серафиму, – а теперь вот что. Настоящие небоскребы.

– А я когда в Свердловске бывал, – включился Свечин, – и в центре избы стояли. Такие прям терема. В две тысячи восьмом приехал – и не узнал ничего. Чикаго какой-то.

– Ты был в Чикаго?

– Нет… В Америке вообще не бывал. Четыре раза приглашали, – в голосе Свечина появились нотки гордости, – но я не поехал.

– Ну и зря. Интересная страна.

– Не совсем по своей воле не поехал… Обстоятельства так сложились.

– Обстоятельства, обстоятельства, – тихо повторила Серафима, и за этим нейтральным словом замаячило так много всего…

Потом был ее дом. Огромный, с аркой по центру. Приложила магнитный ключ, к замку, калитка запищала. Подъезд. Второй этаж, и вот она впускает в квартиру мужчину.

– Куриную грудку с картошкой запечь? – спрашивает, когда снимают верхнюю одежду. – Или заказать что-нибудь?

– Лучше запечь. – Свечин прижимает к стене свои сумки, как нечто лишнее, неуместное, унижающее его. Зато пакеты с бутылками и едой гордо заносит на кухню, ставит на стол.

«Запечь… Хочет проверить, как готовлю». Серафиме и приятно, и опять раздражение щиплет.

– Окей. Присаживайся…

Сама же начинает резать куриные грудки (слава богу, оттаяли), включает на разогрев духовку, достает картошку.

– Помочь? – предлагает с дивана Свечин.

– В чем?

– Могу картошку почистить.

– Помоги.

Присели перед мусорным ведром, в него падают завитки картофельной шкуры.

Молчат, но занятие общим делом в молчании не тяготит.

– Порежешь на кружочки? – спрашивает Серафима. – А я пока курицу разложу.

– Да.

Достает плоский противень, который достался ей вместе с плитой. Поливает растилкой.

– А у тебя формы для запекания нет? – голос Свечина.

– Какой формы?

– Ну, их еще утятницами называют…

– Нет.

– Надо будет купить.

Опять из-за смешанного чувства – то ли радость, то ли раздражения – Серафима отреагировала не сразу. Почти насильно выдавила:

– Надо. – И когда Свечин поставил рядом с раковиной кастрюлю с кружочками, сказала: – Душ с дороги не хочешь принять?

– Можно завтра?.. Носки я сменил в поезде…

– Можно завтра. Открой вино. Штопор вот здесь, в тумбочке.

Сидели за кухонным столом. В ожидании горячего закусывали сыром, колбасой. Молчали, коротко взглядывая друг на друга. Изучали. Это не было похоже ни на Новосиб, ни на Москву. Что-то другое, новое. Непонятное.

Серафима прислушивалась к себе. Сидеть вот так, с ним, слегка пахнущим поездом, было приятно. И хотелось, чтобы завтрашний ужин был подобным. И следующие – тоже.

– А почему не самолетом? – пришел вопрос. – По деньгам это почти одинаково.

– Чтобы было время подумать, всё взвесить. Решить.

Она не стала уточнять, что он там решил. Лишь кивнула. Наверное, правильно. Может, и она за эти сутки, хоть подсознательно, строя другие планы, тоже решила. И поэтому была сейчас так спокойна. Нет, умиротворена, что ли. Такой почти семейный ужин получался.

5

Секса не произошло – то ли перепили, то ли слишком устали. С поцелуями, раздевая друг друга, упали на кровать, сплелись ногами и руками и уснули.

Обычно Серафиме редко не снились сны – часто казалось, что вся ночь состояла из одного или нескольких снов. Целые фильмы, порой страшные, порой увлекательно-забавные. Но в эту ночь она ничего не видела, только слышала сопение, тихое, нераздражающее, чувствовала тепло лежащего рядом. А когда проснулась, рядом было пусто. И ей показалось, что и сопение, и тепло было сном.

Серафима приподнялась на локте – соседняя подушка была не примята. Прислушалась. Тихо. Только часы на кухне тикают. Громко, твердо. Будто крошечный молоточек вколачивает с одного удара крошечные гвозди. Гвоздики-секунды. Секунды жизни.