Русская зима

Но нет, для сна вчерашний вечер был слишком настоящим. Не мог он не быть реальностью… А если мог? «ШашлыкоFF» и тот человек стопроцентно существовали. И вино в кувшине, которое – она была уверена – не пьянило. Но там не пьянило, в ресторане. А дальше?..

Осторожно, словно не в своем, чужом, доме, поднялась, на цыпочках, поправляя сползавшие бретельки ночнушки, пошла в сторону кухни.

Миновала просторную прихожую и, еще не заглянув на кухню, услышала шелест клавиш. Он, этот шелест, как бы подыгрывал твердому тиканью…

Да, не приснилось. За кухонным, единственным в квартире столом, спиной к ней сидел тот, с кем спала рядом этой ночью. Кто приехал вчера. Кто на ее вопрос: «Зачем?» – ответил: «Строить отношения».

Серафима и обрадовалась, и испугалась. Не могла разобрать, чему именно обрадовалась и чего испугалась. И чего было больше – радости или испуга. Или страха…

Шагнула в кухню, сказала:

– Привет!

Свечин вздрогнул спиной и обернулся. И лицо стало таким, как тогда, в Новосибирске. Или даже раньше – в Екате, на ступеньках Ельцин-центра. Лицо мужчины, которому она приятна и желанна. Который хочет быть с ней. Надолго ли?.. Но в любом случае…

– Пишешь? – спросила Серафима, чтоб что-то спросить.

– Да так… надо.

– Ты всегда пишешь?

– Нет. – Он поднялся. – Не всегда.

Серафима взяла его за руку и потянула из кухни.

– Тогда пойдем.

6

Весь день они провели в постели. Вставали, только чтобы поесть, покурить. Допили вчерашнюю водку – хватило по полторы стопочки, потом открыли «Абрау– Дюрсо», тысячу лет стоявшее в холодильнике. Телефоны отключили. Целовались, бились друг о друга, а потом лежали молча, без движений, обнявшись. Дремали, целовались снова, снова дремали.

Разговоры еще будут, непростые разговоры. Но это потом. Сейчас пусть так. Сейчас лучше без слов.

И уже поздно вечером, уставшие и насытившиеся сексом, может быть животным, самца и самки, но таким сладким, созрели для того, чтоб выяснить, что произошло, что дальше. Вернулись в людей, которым необходимо анализировать и планировать будущее.

Лампочки в комнате не горели, шторы задернуты, но сквозь них пробивался свет снаружи. Комната будто плавала в сумраке. И они будто плавали на кровати, как на плоту. Лежали рядом, но не касаясь друг друга.

– Серьезно, ты надолго? – спросила Серафима.

– Я бы хотел навсегда, – ответил Свечин спокойно. Нет, уверенно.

– А что там произошло?

– Там – всё. – Он помолчал. – Давай я откровенно… Ты умная…

– Да?

– Да. Это редкое качество, кстати. И пьесы у тебя умные… написанные умным человеком. Поэтому я буду откровенно. А ты решишь. Ладно?

«Ладно?» Серафима слышала нечасто. Обычно говорили в таких случаях, спрашивая, «хорошо?», «окей?». Что-то немного старомодное и слегка жалобное было в этом «ладно?».

– Ладно, – отозвалась утвердительно, но тоже как бы жалобно, сочувствующе; взрослому мужчине, стоявшему на зимней привокзальной площади с двумя сумками вещей хотелось сочувствовать.

– Я давно хотел из Москвы уехать. Думал: вот младшей дочери исполнится шестнадцать, и предложу жене вернуться в Сибирь. Квартиру дочкам оставить… Мы ведь с ней, с женой, из одного города, хоть и познакомились в Москве… Она наверняка откажется – она любит быть москвичкой, – и я уеду один. У меня родители в деревне, рядом Минусинск, Абакан.

– Я в Абакане была, – вставила Серафима и сразу пожалела – догадалась, что не стоило перебивать.

– Абакан – хороший город. Не знаю, как тебе, а я бы там хотел дожить… В общем, меня давно из Москвы тянет. Я ей благодарен, она меня спасла в девяностые, но она мне много раз уже говорила: пора уезжать, большего я тебе дать не могу.

Серафима молча удивилась такому признанию – человек с Москвой разговаривает.

– Я и не писал в последнее время почти. Вернее, писал, конечно, только – что-то не то. Хм, как зомби в каком-то фильме. Там писатель стал зомби и продолжил писать. Рефлекторно так… Но не в этом суть… То есть – в этом… Ну и вот решил: дотяну младшую и вернусь на родину. Пять лет оставалось. Жене не говорил ничего. Вообще тихим стал: сидел в кабинетике своем на лоджии. Всякие подработки, деньги капали, на жизнь хватало. Понимал, период удачи кончился – лет семь до этого неплохо катило. Книга за книгой, переиздания, переводы. И семью повозил по миру. Даже на Кубу… в Париж… в Барселону… в Крыму раз семь были…

Свечин произносил это рвано, будто с усилием вспоминал, что хорошего он сделал для жены и дочек.