Русская зима

– Да вот именно – судьбами, – ответила Серафима и глянула на Свечина; тот разувался, слегка пыхтя. «Все-таки выпил прилично».

Из глубины квартиры появилась миниатюрная Елена, жена Касимова. Улыбнулась приветливо.

– Может быть, тогда в зале накрыть? – спросила мужа.

Серафима предупредила:

– Лично я на десять минут. Устала, сложный день получился. Извините, что без подарка даже…

– Ладно, сегодня не настаиваем, – сказал Евгений Петрович. – Мы уже с ребятами договорились: в следующие выходные – на перемяч. Мы хоть и русские, но фамилия обязывает. У Лены как раз окно между постами – попируем.

– А что это?

– Это как беляши, – вместо хозяев стал объяснять Свечин, – только плоские, из недрожжевого теста обычно, и с дырочкой сверху. Моя бабушка их вкусно жарила. Называла, кстати, пермичи.

– Сибирский вариант, видимо. Вернее, чалдонский. Так, – Евгений Петрович махнул рукой, приглашая, – милости прошу в мой кабинет.

Кроме Свечина в гостях был и поэт Костя Комаров, высокий, широкий, как всегда шумный и хмельной.

– Привет.

– Привет! А у меня новая книга вышла. Я уже Олегу подарил. С общим автографом. Вы ведь, как я понял…

– А у меня премьера на днях состоялась, – перебила Серафима; обсуждать с Костей их отношения со Свечиным не хотелось, – в Ленсовета. Могу проходку сделать. Но это в Питер надо лететь.

Расправила подол красного шерстяного сарафана и села на диван. Без спросу – и так дым коромыслом – закурила. Огляделась. Все три стены были закрыты стеллажами с книгами. Вместо четвертой – окно и дверь на балкончик.

– Я запомнил, – пробурчал обиженно Костя. – Намылюсь в Питер – попрошу.

– Обязательно. Хороший спектакль по отзывам. А насчет Олега, – Свечина в комнате как раз не было, и Касимов куда-то делся, – давай пока не затрагивать.

– Понял. Выпьем?

На журнальном столике была полупустая бутылка водки, хрустальные советские рюмки на ножках и тарелка с остатками колбасы. И переполненная пепельница.

– Сейчас докурю…

Вернулся хозяин с новой тарелкой нарезки – сыр, колбаса, ветчина. И – тот же вопрос:

– Серафимушка, водки испьешь? Ребята только ее принесли, а я вообще в завязке. Под перемяч развяжу. Я пока чайком…

– Выпью.

Выпить действительно хотелось. Как только вышла из «Подковы» – хотелось домой, и спать, спать, а теперь – посидеть. Но дала себе слово не задерживаться.

Пришел и Свечин. В туалете был, что ли… Устроился между Серафимой и Комаровым. Евгений Петрович сидел напротив, в кожаном кресле на колесиках.

– Что ж, – начал он явно тост, держа в руке кружку, – очень я рад, что Олег к нам приехал. Я тебя, Олег, давно читаю и уважаю, теперь, надеюсь, подружимся. И давай закрепляйся – свежая кровь нашему писательскому, скажем так, сообществу – нужна. И вообще городу. За тебя!

– Ура! – поддержал Комаров.

Серафима проглотила водку, теплую и сладковатую, и почти сразу почувствовала, что поплыла.

Мужчины о чем-то заспорили, а она стремительно, как камень на дно, погружалась в свои мысли… Да нет, не в мысли – в какие-то обрывки воспоминаний. О сегодняшнем, о позавчерашнем, о совсем давнем… Ей подали еще рюмку, и она еще выпила… Жарко как, душно…

– Можно я немного прилягу.

Комаров и Свечин подвинулись, Серафима забралась на диван с ногами, положила голову на высокий подлокотник. Прикрыла глаза.

– Бу-бу-бу… – стучало в уши, но не раздражая, а баюкая.

Потом наступила тишина, и кто-то стал гладить ее по голове. Серафима приоткрыла глаза. Это был Свечин.

– Устала?

– Напилась, скорее. И устала.

В комнате они были одни. И она попросила:

– Возьми меня замуж.

– Возьму. За этим и приехал. В понедельник полечу подавать на развод.

– Понедельник послезавтра.

– Значит, послезавтра полечу… Поедем домой?

– Поедем. Очень хочу домой. В постельку… Прижаться…

6

Свечин действительно улетел в понедельник. Обратный билет покупать не стал.

– Может, за день получится, а может…

– Но ты вернешься? – Серафиме вдруг стало страшно; еще вчера она сомневалась, готова была отговаривать его подавать на развод, сжигать мосты, а теперь испугалась, что не сожжет.

– Конечно, вернусь.

– А если там… – Ей представились его дочки, которых она никогда не видела, квартира, в которой никогда не бывала. Вот Свечин входит, дочки его обнимают, жена говорит, что была неправа, и – всё. И он снова там. Пятидневное отсутствие забыто.

– Ничего там не осталось. Вытравилось. Я думал, что буду с ума сходить без младшей… Мы с ней по-настоящему дружили. Но прислушиваюсь к себе – тихо почти. Как оборвалось в тот момент…

– Когда уходил?

– Да.

– Но ты же говорил, что тебе плакать хочется, когда вспоминаешь.

– Хочется, но как по чему-то тому, чего не вернешь.

– Вернешься туда – и вернется.

Свечин серьезно и долго смотрел ей в глаза. В упор. И сказал:

– Нет, не вернется. А я вернусь к тебе.

– Не знаю.

– Да я самое дорогое здесь оставляю. Как могу не вернуться!

– Что оставляешь? – Серафима думала, что он скажет про нее, и она не поверит, и ответит, что она никак не может быть сейчас для него самым дорогим; может быть, станет, но сейчас – не может.

Но Свечин сказал неожиданно и так, что она поверила – вернется: