Русский ад. Книга первая

– Ведь идти надо только вглубь. А куда еще? Зачем нам столько танков? В мирное время, в 85-м году, СССР производит танков в два раза больше, чем Сталин! А каждый танк – полмиллиона долларов. Ракеты стратегические… по три миллиона штука. Или больше? 106 миллиардов на оборонку. Зачем? А Рыжков уперся: нельзя, говорит, расходы сокращать, мы в броне должны быть, как Александр Невский, с ног до головы, только тогда и побьем этих рыцарей…

Уперлись и не дали.

– Ну а как ему ссориться…

– С оборонщиками? Конечно! Они ж в одном кругу. Бакланов, Саша, еще в декабре 90-го собрался, с кругом, отправить Горбачева в отставку и заменить меня Рыжковым. Прямо на съезде.

– Я не знаю…

– А Рыжков перетрусил и инфаркт получил.

– Ага, подвел, – зевнул Яковлев.

– Так он сейчас тоже демократ и очень хочет в Президенты. Хороший человек. При любой власти сохранится.

Хоть кем-нибудь, но сохранится.

Яковлев молча кивал головой: все, о чем говорил Горбачев, он сам говорил когда-то Горбачеву, но Михаил Сергеевич чужое часто выдавал за свое; просвещался он исключительно на ходу, быстро забывая тех, кто его просвещал.

– И откуда тогда Ельцин? Это же народный гнев.

– Э… э… – не согласился Яковлев. – Ельцин – это народная гримаса, уж извините меня! У Сталина вообще не было плохих руководителей, они у Сталина не задерживались, там система жестко контролировала систему! Ay нас, Михаил Сергеевич, если в 17.01 пройтись по кабинетам Старой площади, так это пейзаж после нейтронной бомбы! Двери настежь, в приемных – ни души, даже секретарей, в пепельницах окурки дымятся, их даже потушить не успели, так и бросили…

– Нет, а что же я сделал плохого? – не унимался Горбачев; он мог говорить сейчас только о своем.

– Что? – сощурился Яковлев. – Я отвечу, Михаил Сергеевич! В России народ уважает только тех правителей, которые его совершенно не уважают. Генетически чувствуют: сюсюкаться с таким народом нельзя. Он сопьется. А мы хотели… и вы, и я… чтобы у нас был другой народ.

– Ну!

– А другого народа у нас нет. Плохо мы сделали самое главное – перестройку. Ни плана, ни цели, что делаем – никто не знал. В итоге не перестроились, а развалились. Россия вообще не перестраивается, кстати, потому как перестроить наш народ невозможно, он обновляется, но не перестраивается…

Горбачев вроде бы слушал его, но – не слышал; говорить сейчас он мог только о своем.

– Нет, ты… представь, Саша. В Америке три губернатора встретились… где-нибудь на Аляске, в снегах. Выпили водки, застрелили местного зубра по блудодейству и решили, что утром их штаты выходят из Штатов, потому как власти у каждого из них будет больше, а работы – меньше, они ж ее, работу, на троих поделили…

– Беловежье – это второй Чернобыль, – заметил Яковлев, принимаясь за ростбиф. – Никто не знает, что страшнее…

– Страшнее Чернобыль, – махнул рукой Горбачев, – там все было отрывочно и нелепо! Главный инженер… Дятлов, я даже фамилию, кстати, запомнил, был связан то ли с ГРУ, то ли с Комитетом, хотя какая, хрен, разница? А умник какой-то, генерал (кто – не знаю, не докопались), отдает приказ: снять дополнительную энергию. Логика такая… – Горбачев взял в руки стакан сока. – Если завтра война, заводы, разумеется, мы эвакуируем. А как быть с реактором? Он что, врагам достанется? Вместе с электричеством? Взорвать его невозможно. Значит, что? Будем врагов снабжать советской, бл, электроэнергией?

Уперлись в вопрос. Специалисты считают: реактор можно заглушить, но в запасе должно быть сорок секунд, не меньше, чтобы запустился дизель-генератор. Рубашка реактора будет охлаждаться, и – процесс пошел. Где их найти, эти секунды? Вот Дятлов… по рекомендации Комитета, как я понимаю, упражнялся. По ночам. Сука, – почему у них все по ночам? А пока маневрировали – упустили запас стержней. Ну, и полыхнуло!

– Я, Михаил Сергеевич, вот о чем думал недавно…

– Мы ж в кругу, говори…

– Горбачев ведь с Чернобыля начался.

– То есть?.. – протянул он.

– Доверие к Горбачеву.

– А, доверие…

– Доверие.

Горбачев оживился:

– Ты Андрея Мягкова знаешь? Актера?

– Кто не знает?.. – удивился Яковлев.

– Так вот, он художник хороший оказался. Картины рисует.

– Да? Не знал.

– И я не знал. А он, значит, нарисовал мой портрет и захотел мне его подарить. Времени нет совершенно, но Раиса Максимовна сбивает с толку: пусть приедет, подарит!

Я уступил.

– Привез?

– Погоди, подходим. Супруга у Андрея тоже актриса, я и не знал. Милая такая женщина.

Сдирает Мягков простынку. Театрально так, с выражением. Смотрю и аж присел: Христос рвет себе вены и мажет Горбачеву лоб. Кровью, представляешь?

– Ого!

– Я зеленею. Раздавлен вдребезги. Ей-богу: чуть не упал!

– Почему? – притворно изумился Яковлев.

– Зеленею, да. Хочешь сказать, говорю Андрею, Бог шельму метит? А?

Но здесь вмешалась Раиса и все объяснила. Осторожней, говорит! Ты, Михаил Сергеевич, не так понял. Это Бог тебя благословляет. На реформы. На перестройку.

Ая чуть было не дал отпор, представляешь? Раиса подстраховала. – Горбачев встал и вызвал секретаря.

– Водку принеси.

– «Московскую», – подсказал Яковлев.

– «Московскую», понял?