Русский ад. Книга первая

– Ах, да, – у моих зрителей отняли деньги! – Борис Александрович увлекся и говорил как бы сам с собой. – Ирочка, у них сейчас денег нет даже на наши копеечные билеты. Так вот: те, кто отнял у моих зрителей деньги… они, эти господа, ни за что не пойдут в наш подвал на «Соколе», потому что им, извините, некогда. У них деньги делают деньги, и их жизнь закручена сейчас, как в американском кино! А те, кто не может жить без моего подвала, те нынче ужасно бедны. Значит, я соберу Камерный театр и скажу актерам: кто из вас, молодых людей, готов поверить, что вы скоты? Не согласны? Спасибо. Я всегда знал, что мои ученики не примут такой взгляд на свой народ! Поэтому я сделаю сейчас то, на что прежде не решался. После гастролей в Японии мы на пять лет подписываем контракт с европейскими и китайскими продюсерами. То есть мы – весь театр – не возвращаемся в Москву! До тех пор, пока Россия не поймет наконец, что если ей, России, предлагают такой вот, извините, капитализм, что если вместо собственных магазинов, вместо докторской колбасы или бабаевских конфет мы получили «сникерсы» и мини-супермаркеты, то это все делается не для того, чтобы Россия стала еще богаче, а только для того, чтобы в один прекрасный день все эти «подарки» разом отнять, объявить в России кризис и призвать удалых молодцов с Запада: придите и владейте нами!

– Боря…

– …так уже было однажды в русской истории…

– Боря!

– А?

– Ты не знаешь, куда я положила талончик к зубному?

– Не видел. Я ж слепой.

– Ты? Ты самый зрячий в Москве!

– Нельзя освободить народ, Ирочка, приведя сюда новых завоевателей! Даже если они действительно реформаторы. И иностранцы, кстати, дураки: тянут к России руки, не понимают, что очень скоро… они будут уносить отсюда ноги…

– Ты думаешь? – Ирина Ивановна по-прежнему искала талончик к врачу.

– Конечно! Есть три вида безделья, Ирочка: ничего не делать, делать плохо и делать не то, что надо. Нам бы понять, как мы умудрились вырастить столько молодых негодяев?

Ирина Ивановна лукаво смотрела на мужа:

– Немцы, Боренька, заставят тебя ставить «Так поступают все женщины». Гендель им надоел.

– Ая, Ирочка, приведу слова Бетховена: это порнография! Неужели в Европе Бетховен не авторитет?

– Порнографию можно выгодно продать! – засмеялась Ирина Ивановна. – Кашу ешь! Общественный ремонт здоровья никому не нужен. Ругательства и мат ходят нынче по кругу – как медные деньги. Ты можешь представить себе Россию без мата? – Да, Боренька, это уже навсегда. Наташа Ростова не выживет в средней московской школе. Потеряно. Сначала, Боренька, молодежь хотела сексуальную революцию, теперь молодежи нужна эстрада, пережившая сексуальную революцию!

Борис Александрович молчал. Он вдруг ушел в себя и сосредоточенно пил чай.

– Да-а… – наконец сказал он, поправляя очки, которые все время падали на нос. – Пошло все, что пошло… Для немцев «Так поступают все женщины», как для наших… нынешних… реклама презервативов.

– Приехали! – всплеснула руками Ирина Ивановна. – Нет, вы посмотрите на него! А презервативы чем тебе не угодили?!

– Объясни, – Борис Александрович опять закинул очки на нос, – почему реклама в России стала национальным бедствием?! Лезет отовсюду. Как Чернобыль. Когда столько рекламы кругом, можно запомнить, что эта реклама предлагает?

– Просто они не хотят, Боренька, рекламщики, чтобы ты заболел дурной болезнью!

– Неправда! Вранье это! В Москве всегда были эпидемии – я же не заражался! – Борис Александрович резко отодвинул чай. – Тот, кто читает Пушкина, никогда не пойдет к проституткам и не заболеет плохой болезнью! Пушкина… Пушкина надо рекламировать!

– Какой ты смешной, – улыбалась Ирина Ивановна. – А то Пушкин не ходил к проституткам!

– Не ходил! – Борис Александрович грозно встал над столом. – Не ходил, понятно?

– Откуда ты знаешь?!

– Знаю! Я читал «Евгения Онегина». Он же влюблен в Татьяну! А когда Наталья Николаевна, если верить книжке Коли Петракова, отдалась в доме Полетики императору, Пушкин спровоцировал дуэль, чтобы умереть, – ясно?!

– Да ты и мне в любви никогда не объяснялся, господи! – примиряюще улыбнулась Ирина Ивановна. – Гордый… очень.

Борис Александрович медленно поднял лицо:

– Разумеется. А как иначе? Объяснился – все тут же пропало! Тайна ушла. Любовь без тайны – это не любовь!

Ленский поет: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга…»

Врет. Это Ленскому кажется, что он любит. Поэт! Им всегда много что кажется! Сидят они, извольте видеть, под кустом, Ленский гладит Ольге ручку и страсть свою заливчато объясняет!

Любовь – это как северное сияние, Ирочка! Можно объяснить северное сияние?!

Ирина Ивановна тепло смотрела на мужа.

– «Простите, вы любили когда-нибудь?» – Я тут намедни смотрел телевизор. – «Да-а, я любила, конечно, – дама… в летах эффектно поправляет волосы. – Я страстно любила молодого человека, он очень мило за мной ухаживал…»

Смешно, ты знаешь: ребята на Тверском подлавливают старушек – и сразу им микрофон: «Вы любили когда-нибудь?..»