Русский ад. Книга первая

– Катя. Брат… Котенком звал. Дед, ты не беглый? – поинтересовалась девочка, удобнее устраиваясь на лавке.

– Ты че… – оторопел Егорка. – Какой беглый? К брату еду. Из Ачинска сам. Слыхала про Ачинск? На улице Массовой рыбалки живу. Почти центр.

– Это где рудники?

– Не-а, у нас, девонька, комбинат. Чуприянов директором. Иван Михалыч. Знаешь Чуприянова?

– Значит, беглый, – хмыкнула Катя. – От жизни нашей бежишь. Слушай: водки здесь нет, народ портвейн глушит… Полета гони!

– Чего полета? – не понял Егорка.

– Денег.

– Полета!..

– А ты как думал! Наценка.

– Ты ж возьмешь и сгинешь с деньгой.

– Ты че, дед? – Катя обиженно поджала губы. – Я с понятием, – уразумел? А если б без понятия жила, давно бы грохнули.

Ресторан находился где-то рядом, через вагон.

«Обложили, суки, – понял Егорка. – Надо ж знать, кого убивать, куда меня черт несет?..»

Катя вернулась быстро:

– Давай стакан!

Она плеснула портвейн Егорке, тут же очень ловко опрокинула бутылку к себе в стакан, налила его до края и выпила – жадно, взахлеб, будто это не портвейн, а ключевая вода.

«Во девка!» – изумился Егорка.

Несколько секунд они сидели молча: портвейн в первые минуты всегда идет тяжело.

– Ну, че скажешь? – спросил Егорка. Теперь ему очень хотелось поговорить. Когда Егорка становился пьян, в нем сразу просыпалась его душа, в нем был ребенок, и этот ребенок – его душа! Он пил, потому что пил всегда, всю жизнь, а душа как бы извинялась за Егорку – сразу перед всеми, да хоть бы и перед этой девочкой…

Егорка достал папиросы и удобно устроился за купейным столиком.

– Кури!

Он полез за спичками.

– Не могу я так больше! – вдруг заорала Катя. – Слышишь, дед, не могу-у!..

Она резко, с размаха, упала на полку, закинула ноги в тяжелых зимних ботинках – да так, что ее майка, похожая на рубашку, опять свалилась с колен, и Егорка увидел старые грязные трусы с желтым пятном между ног.

Катя рыдала, размазывала слезы руками, потом вдруг как-то хрипнула, свалилась на бок и замолчала.

Егорка испуганно посмотрел на полку. Девочка спала как мертвая.

18

Октябрь 91-го: катастрофа похлеще Фороса. Триумфатор Ельцин и смятый Горбачев.

Он ведь в Ельцина целился, а попал в Раису Максимовну.

Кто рядом, в того и попал.

Рабинович стрельнул,Стрельнул – промахнулсяИ попал немножечко

В меня…

Такой стрелок.

Ближе к ночи Раиса Максимовна ощутила вдруг непонятную тревогу. Конечно: сколько лет они вместе с Михаилом Сергеевичем, целая жизнь, но она всегда нервничала, если не знала, что с ним происходит, где он сейчас, как он себя чувствует и как он провел этот день.

На самом деле Раиса Максимовна была ужасно требовательна и капризна, она всегда хотела знать абсолютно все, ей казалось, что это ее долг. Долг! В Ставрополе, когда он вдруг начал пить, ей показалось, у него нет и не может быть будущего. Она не все понимала в его делах, но ее, умную и очень строгую, даже сухую женщину, трудно было обмануть; она прекрасно видела, знала, что как руководитель Михаил Сергеевич слаб, что он – человек «с аграрным имиджем», на самом деле – без профессии…

Сосед Медунов звал его Чичиковым. Послушайте, господа: агрокомплекс, придуманный Михаилом Сергеевичем в Ставрополе, был создан на голом месте, из его, Горбачева, мечтаний, но он же возник, возник…

Соседи всегда завидуют! И пил Михаил Сергеевич еще и потому, что он всей душой ненавидел сельское хозяйство. После института его распределили в городскую прокуратуру Ставрополя, где он проработал два месяца, потом избрали секретарем Ставропольского ГК ВЛКСМ. – Прошли годы. Комсомол и партийная работа сделали его человеком, но Ставрополь – это не тот регион, где Михаил Сергеевич мог развернуться. Ну что ему, первому секретарю крайкома, с его энергией, с его размахом, эти вечно пьяные мужики и бабы, казаки, больше похожие на ряженых, грязь и навоз, водка и самогон…

Раиса Максимовна хотела в Москву. Господи, как же она хотела в Москву…

Больше, чем все чеховские сестры и братья!

Еще она мечтала ездить по миру, но не так, как однажды они с Михаилом Сергеевичем съездили в Болгарию, а так, как мир – весь мир – принимал Жаклин Кеннеди!

Образ первой леди Америки, неожиданно ставшей чуть ли не символом нации, не давал Раисе Максимовне покоя. А как в Париже Жаклин принимал де Голль! Французы (французы!) сходили по ней с ума! Здесь, в Ставрополе, среди этой пыли, этого солнца и серых, выжженных улиц, Раиса Максимовна была самой счастливой и самой несчастной женщиной на свете – счастливой, потому что она была женой и лучшим другом первого секретаря крайкома партии, «половиной первого», как тогда говорили в народе, и несчастной, потому что здесь, в Ставрополье, не было жизни…