Русский Афонский отечник ХІХ-ХХ веков

Так я молился Божией Матери, просил милости ее и заступления о мне грешном, чтобы Господь благословил мне пожить. В субботу я приобщился Святых Христовых Таин, пришел из церкви в свой номер, наскоро расстегнул у себя чекмень*, ибо чувствовал сильную боль в груди, лег на койку лицом вверх и сейчас же забылся. Когда я заснул, то увидел, как на воздухе против моей груди, явился в серебряном кивоте и в серебряной ризе образ Божией Матери. Лучи света от этого образа ударили прямо в мою грудь, в больное место, на мою рану. И от лучей на груди, на самой ране, образовался из серебряной нити крест величиной вершка* в три, зашел в мою рану...

Очнувшись, я встал, и у меня сейчас же начался особенный какой-то кашель и харканье. С кашлем у меня вышел какой-то комок с сукровицей и гнилью, и я сразу почувствовал легкость в груди, сердечную радость и почти не ощущал никакой боли, до того стал здоров, что даже забыл совершенно о болезни. Грудь моя стала как каменная, как будто и никогда не болела». [240]

Этот случай полностью изменил жизнь Василия Алексеевича. Он воспринял происшедшее с ним чудо как призыв Господа и решил оставить бренный мiр и полностью посвятить себя Богу. Но осуществление своего решения ему пришлось отложить почти на 30 лет. Он был связан военной обязанностью и мог осуществить свою мечту только после увольнения со службы.

После войны по рекомендации военного руководства его приняли в военное училище, которое располагалось в Москве. Вскоре после окончания училища он женился и с женой проживал по разным гарнизонам. Участвовал в Русско-турецкой войне, где за храбрость был возведен в звание полковника и награжден многими орденами. Василий Алексеевич так и остался бы военным человеком, если бы не понимание со стороны жены, которая была очень набожной женщиной и знала тайные устремления души своего мужа. Она согласилась отпустить его в монастырь.

В 1888 году Василий Алексеевич прибыл на Афон и поступил в монастырь святого великомученика Пантелеимона. Через два года, а именно 21 марта 1890 года, он был пострижен в рясофор с именем Варсонофий, а еще через четыре года, 8 апреля 1894 года, – в мантию. Послушание отец Варсонофий проходил в канцелярии. Все удивлялись его смирению и кротости. Ведь человек, привыкший на протяжении 30-ти лет командовать, видевший много жестокости и крови, теперь готов был выполнить любое послушание, любую просьбу брата.

За смирение Господь сподобил отца Варсонофия нового чудесного видения, которое он описал впоследствии так: «Летом 1893 года пришел я из церкви после повечерия в свою убогую келью. Помолился Богу и сел на койку с целью возлечь на своем убогом одре и заснуть до утреннего звона. Как только сел на койку, то мне пришло в голову, что вот, мол, я столько времени живу в обители (уже семь лет), каждый день бываю в церкви Божией, каждую неделю исповедуюсь и приобщаюсь Святых Христовых Таин, а значит, уже кое-что да заработал у Всевышнего Творца. А жена-то моя Л. ...в церковь не ходит, Богу не молится, живет скверно, срамно и даже пасквильно. Что же ее ожидает? Конечно, вечная мука, огонь неугасимый, червь неусыпаемый, ад – и больше ничего! О горе, горе, что ее ожидает, несчастную, на том свете за ее скверную, безобразную жизнь. С этими мыслями я лег и как бы забылся, заснул. Что же я вижу: вдруг засияло в келье, стало светло как днем, отворяются двери, входит какой-то молодой человек, среднего роста, блондин, на голове волнистые волосы, одет он весьма благообразно: голубая рубашка и такового же цвета кушак, белые панталоны... Берет он меня за правую руку и говорит: „Пойдем, я покажу тебе твое место“. Я встал и пошел за ним.

Вышли мы из кельи... Как только вышли, то нам открылось зеленое поле, по нему-то мы и пошли без дороги, прямо по хорошей мягкой зеленой траве, устланной различными цветами с хорошим запахом. Шли как бы в гору, подымаясь все выше и выше к небу. Наконец добрались до вершины сей горы. Когда взошли на гору, то на востоке воссияло солнце. До этого солнца видно не было, но все-таки было очень светло. Я смотрел прямо на солнце, и оно не слепило мне глаза.

С вершины этой горы открылась прекрасная равнина. На ней росла высокая трава, цветы. Попадались кустарники и деревья, по которым с ветки на ветку перепархивали мелкие птички. Только прекрасное пение этих птиц нарушало тишину. К великому своему удивлению, вижу среди сей громадной, а может быть, и бесконечной степи сидит на стуле одна-одинешенька моя жена, и никого больше нет. Сидя, она наслаждается благоприятным воздухом и пением райских птиц. Скрестив руки на груди, благодушно смотрит на восток. Одета она в хорошо знакомую мне блузу. И вся одежда ее выглядела прилично.