Русский бунт

— Самое тупорылое занятие на свете! — сказал он, достаточно побледнелый, чтобы в компании мимов сойти за своего (как раз бабла поднять).

Из-за поворота валькирией вылетела Лида («Звенит январская вьюга!..») — и подхватила нас под локти:

— Расфыркались тут! Давайте вместе — левой-правой, левой-правой!

Кажется, у кого-то были проблемы с «лево» и «право». Вместо скольжения — выходило барахтание («…А пото-о-ом не найду-у-ут — никогда-а-а!»).

— Да ноги полусогнутые — и по одной, по одной.

У меня даже стало получаться, а Шелобея заносило вбок. Лида как-то умудрилась подхватить на ходу упаковку платочков (заманчиво лежавшую на льду) и вручить её мне (просто я был справа) — мы впилились в забор, и упали в хохоте (Шелобей, впрочем, хранил угрюмость).

Зашли выпить глинтвейна (по ворсу, на коньках — всё подгибается). Лида сняла шапку:

— А вчера я к психотерапевту ходила, у неё цветы стоят загнивают. Я спросила: что это у вас за цветы? А она мне — Женское счастье.

Глинтвейн оказался дорогой и невкусный (да и, кажется, безалкогольный). Шелобеевы движения — как-то неловко-громоздки (садясь, он проломил дешёвый икеевский стул, но продолжал сидеть как ни в чём не бывало). Лида (пуховик-капусту она расстегнула — на волю бросился шарф) прихлёбывала, глядя в окошко.

— Ну и чё твоя несчастная тебе назатирала? — спросил Шелобей, изучая плитку на стене.

— Биполярочка, говорит. — Лида поковыряла в носу (с удивительной грацией), потом вспомнила, что не одна, и упрятала козявку в салфетку, как задумчивый ребёнок. — Колёс прописала, но сказала, что настроению всё равно кабзда. — Она улыбнулась. — А ещё у меня эпилепсия, так что если я тут в корчах упаду — ты мне палочку в зубы сунь. Ну… То есть, вы.

— Да чухня эти ваши психотерапевты! Сами выдумали болезни — вот и лечат. Человеку должно быть хреново — а то человека никакого не будет… Ну вот когда ты чай наливаешь — и он расплескался, руку обжёг. Не расплескайся он — фиг ты почувствовал бы, что чай какой-то наливал. «Всё должно происходить медленно и неправильно…» — Он потянул сопли и отпил глинтвейна. — Ну представьте себе: всё вдруг стало бы как по маслу?.. — Стул неожиданно треснул и раскололся — Шелобей провалился, и сидушка оказалась у него под мышками. Тут же подлетел продавец, но Лида как-то гаркнула на него, и мы убежали.

Дальнейшее катание походило на мытарства: Шелобей пытался догнать Лиду, — а она ускользала. Не выдержав и вспротестовав, он решил даже сжульничать — покатил против часовой стрелки. Первый раз Лида его просто не заметила. Второй раз — заулыбалась, показала язык (сложив его весёлой трубочкой) — и дальше покатила. На третьей попытке Шелобей попытался обнять Лиду прямо на лету.

— Ай, бля!

— Ой-ёй-ёй!

— Сука!..

— Прости, прости, прости!

Они сидели на льду и мешались — конькобежцы огибали этот риф. Я приблизился, на ходу доставая пачку платков. Нос Лиды весь был в крови.

— Болит, да? — Шелобей собачьи сжался.

— Естественно, блин! — Лида прижимала платок за платком (кровь пропитывала их и сразу начинала точиться). — Ай-й!

Я помог ей подняться.

— Что мне сделать, Лид? — Шелобей вился вокруг.

— Держи свой лоб от меня подальше!

Ближайший травмпункт оказался между «Отрадным» и «Ботаническим садом» (пришлось гуглить). Но для начала сдать коньки. Вам помочь? Не надо, спасибо. Вот лёд бы только… Стёп, отколи им с катка!

Запрокинув голову, Лида крепко держала свой нос и яростно шагала вперёд. Ворота ВДНХ остались позади, слева — неслись машины, справа — метался снег. Шелобею приходилось чуть не бежать за ней.

— Давай я такси вызову, а? — не отставал он.

— Вывывай! — Она встала и обернулась. — И вави на френ! — Голос её перешёл куда-то в нос, губа зашепелявила (с ней так бывает на морозе).

— Ну хорошо, дай мне пощёчину, если так хочешь! — закричал он, вцепившись ей в рукав.

— Не фочу. — Она трясла рукавом, вырываясь.

— Ну дай. Ну дай, а? Это же я виноват! — Шелобей не отставал.

— Да отвафи ты! — Она оттолкнула его и дальше пошла.

Тут вдруг Шелобей остановился на месте и несколько раз влепил пощёчину сам себе.

Самое страшное сейчас было — рассмеяться.

Ехали одну станцию — до «Ботанического». Вечерние люди забили все места — Шелобей с Лидой стояли, прислонившись к одному уголку и глядя в разные стороны.

— Хотите, анекдот расскажу? — предложил я.

— Фпафибо, Илья, давай профто помолчим.

Мы помолчали.

— Как ты его назвала? — спросил Шелобей.

— Илья. А фто?

— Да так. Просто.

Потом ехали автобусом (мороз знатно окреп) — Лида сидела на самом козырном месте (у огнетушителя, без сиденья — ещё пролезать надо), а Шелобей тупо висел на поручне, уже загодя с сигаретой в зубах.

— Я не хотел, Лид, я нечаянно, — попробовал он опять.

Губа у Лиды уже отошла:

— Шелобей, просто признай — ты безответственный мудак.

— Я безответственный мудак, — поспешил согласиться Шелобей.

— Просто немного неуклюжий, — сказал я.

Два чугунных взгляда.

— «Улица Мусоргского».