Русский бунт

Тут в дверь позвонили (о, этот немилосердный треск!) — Шелобей безохотно пошёл открывать. На пороге стоял и переминался Елисей.

— А ничё, нормалёк у вас хата, — сказал он, вытирая ноги о коврик. — Когда туса?

— Да Лида против. У тебя откуда адрес вообще?

— Ты ж с моего компа такси вызывал. А чё — гостям не рад?

— Да рад, рад, — соврал Шелобей.

Они прошли и поставили чайник. Елисей как фокусник достал из рюкзака коньяк:

— Это вам. С Днём России. — Бутылка стукнула о стол.

— Спасибо, но…

— Да не, я бухать не собираюсь. Я так, чисто попрощаться забежал.

Шелобей удивлённо уставился на Елисея: тот, кажется, был менее пропит и прокурен, чем обыкновенно.

— Куда едешь? — спросил Шелобей и встал разлить чай.

— Да в Питер, куда ж ещё. — Он сделал движение рукой. — Мне не надо.

Пришлось отставить вторую кружку.

— Трактат про «диалектику зашквара» дописывать? — Шелобей уселся.

— Ну да. И в универ поступать буду. А то тупо как-то без вышки.

Шелобей попил чай. Елисей помолчал.

— А где Лида? — спросил Елисей.

— Она… спит…

— Можно посмотреть?

Просьба была странная, но Шелобей пожал плечами и повёл. Елисей постоял немного у кровати и покивал:

— Ну что могу сказать: кайфово тебе. Моя жизнь в тысячу раз хуже.

— Да ладно тебе.

— Ну ничё. Скоро тоже буду как сыр в масле.

Ещё немного посидели (бестолково и безмолвно), потом Шелобей проводил Елисея до лифта. Все прощальные слова уже были сказаны, а лифт никак не ехал. Шелобею вдруг стыдно сделалось, что он так бесился на Елисея: ну подумаешь, херню морозит, прилипает, нагоняет депресняк, вечно стреляет сигареты, мелочь на проезд, норовит остаться на ночь, тырит толканку, всё сжирает, пьёт, спаивает, пьёт… В Питер, в Питер, в Питер! Доброго пути!

Дверь хлопнула, голова квадратная — нет, Шелобей лучше вздремнёт. Тиреизм… Да кому он сдался? Жить надо. Надо лежать.

В дверь вежливо-настойчиво постучали (звонок же работает?). Елисей, поди, наушники забыл. Бурчащими шагами Шелобей вернулся и открыл.

Перед ним стоял хворый человек — опершись на трость, в чёрной мантии, в парике, с пышным кружевом на воротнике и рукавах рубашки. Улыбался он странно, ухмылисто надувая губы, но всё-таки — скорее весело.

— Тристрам Шенди! — ахнул Шелобей.

53

— — — — — — — — — — Шелобей, мой досточтимый друг, давай мы обойдёмся без этих выпадов любезного лицемерия? Просто Тристрам — истинно шендистски Тристрам, — — — — — — — — — — заговорил он совершенно по-русски и, отведя трость за спину и чуть наклонившись, протянул руку. — — — — — — — — — — Я, признаться, проездом в Москве, но по удачному стечению обстоятельств нанимаю комнаты прямо напротив твоих. Надеюсь, предложение переместиться ко мне не смутит твою замечательную особу?

— Нет, что вы… Что — «ты»! — Шелобей обычно не чурался панибратства, но это «ты» — было таким невероятным, что он не смел верить.

На Шелобея свалилась рассеянность. Он обулся — разулся — убежал к Лиде — попытался будить — не разбудил — поцеловал в губы — выбежал в подъезд в носках — вернулся, закрыл форточку и снова обулся.

— — — — — — — — — — Не могу не отметить твоего сходства с моим верным Обадией, — — — — — — — — — — хохотнул Тристрам.

Шелобей улыбнулся и вдруг подумал, что на месте Тристрама должен бы быть Стерн собственной персоной:

— Но… как вы выбрались из книги?

— — — — — — — — — — О, мой дорогой, кошмарная долгая история! Дело в том, что я да Лоренс… Да что мы на пороге — проходи же!

Ненасытно следя за каждым движением великого тиреиста, Шелобей прошёл за ним (двери так и остались нараспашку — одна квартира смотрелась в другую). Совершенно обыкновенная советская двушка, — но с каким-то невероятно роскошным диваном (видимо, Тристрам его возил с собой). Тиреист прямо на нём и устроился; Шелобей удовольствовался убогой табуреткой напротив — да и на ту сел как-то с краешку.

Непонятное ощущение было у Шелобея: дикая уверенность, почти даже скука (нервная скука), будто бы он уже заранее знает всё, что будет сказано.

— — — — — — — — — — Чаю? — — — — — — — — — — предложил Тристрам и закинул ногу на ногу (стрелки его брюк были безупречны). — — — — — — — — — — Правда, прислуга моя отправилась на рынок и куда-то запропастилась. Странно, но в этом номере мне отчего-то не предложили лакея. Чудаковатая у вас, однако, страна.

— Ты и есть тот «австралийский друг», который отправил мне книжку, — не столько спросил, сколько догадался Шелобей.

— — — — — — — — — — Истинно так, мой досточтимый друг. Но ты же не будешь ругать старого смутьяна за то, что он решил послать книжку о тире человеку страждущему? Без таких шалостей и жить греха не стоит.

Он рассмеялся — коротко, но очень славно.

— И сыр был вправду кенгурячий? — Это приложение к томику уже третью неделю томилось в холодильнике и не давало покоя Шелобею (в голове ворочался какой-то другой, какой-то важный вопрос).