Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Современное достоевсковедение, не ограничиваясь Гегелем, расширило философский контекст проблемы свободной воли в «Записках из подполья», включив в него Фихте, Кьеркегора и Шопенгауэра[948]. Если первых двух философов Достоевский вполне мог читать до 1864 года, то о философии Шопенгауэра писатель в 1864 году явно имел лишь самые общие представления, основанные на реферативных статьях Д. Писарева, Н. Страхова и В. Зайцева[949]. В отличие от Достоевского, который вряд ли каким-то образом чувствовал глубокую полемическую связь идей Сеченова с книгой Шопенгауэра «Мир как воля и представление», критики ее немедленно заметили и встроили «Рефлексы» в широкий европейский контекст дебатов о свободной воле

[950]. В такой перспективе становится понятно, что акцентированная дискредитация Сеченовым свободной воли послужила спусковым механизмом терпения и размышлений Достоевского, накопившихся за несколько лет его интенсивной журнальной работы во «Времени», когда он погрузился в чтение и рецензирование «толстых» журналов.

Принимая провокационный вызов Сеченова, Достоевский «обучает» героя сеченовскому языку, наделяет его поразительной способностью препарировать, расщеплять свои чувства и ощущения на мельчайшие составные части и фиксировать это на письме. Известная мысль парадоксалиста о том, что он не может остановиться в самоанализе, потому что не находит первоначальной причины, напоминает логику и риторику научных рассуждений Сеченова в «Рефлексах головного мозга», который движется от поверхностных и видимых причин поведения людей к «первым причинам всякого поведения». Научная эпистемология открытия глубоко сокрытого и установления подлинных причинно-следственных связей – «нерв» исследования Сеченова, в котором слово «причина» встречается 165 раз[951].

Таким образом Достоевский расширяет дискурсивный вокабуляр подпольного человека за счет терминов и понятий Сеченова, которые позволяют регистрировать глубинные психологические процессы. Среди таких терминов – «первая причина» и «усиленный рефлекс» (кстати, возможно, превращенный Достоевским в понятие «усиленное сознание»). Крайне интересно выражение «память чувства», отмеченное Достоевским в записной книжке и обозначающее разработанную Сеченовым модель работы человеческой памяти.

Эти и другие упоминания научных терминов в художественном тексте «Записок из подполья» могут показаться важными лишь с точки зрения идеологической полемики героя с ненавистными ему позитивистскими теориями. Однако, как и в случае с рефлексами дарвиновского стиля мышления в самой нарративной конструкции британских романов, в «Записках из подполья» мы имеем дело с гораздо более сложным феноменом.

Препарируя, как лягушку, мельчайшие оттенки ощущений, дифференцируя «хотение», «каприз» и «желание», моделируя бытовые ситуации, Сеченов изобрел и предложил читателям изощренный и не существовавший до него по-русски аналитический язык. Подобно языку любой эпохальной научной теории, он обладал огромным потенциалом, поскольку позволял описывать новые феномены физической реальности, не просто скрытые под покровом человеческой плоти, но недоступные человеческому сознанию и познанию. Как я покажу далее, Достоевский принял вызов Сеченова и воспользовался его изобретением.

Возникновение нового стиля

Возможное влияние Сеченова на Достоевского выглядит более всего интригующим именно на повествовательном уровне репрезентации эмоций, мотивов и аффектов парадоксалиста. С точки зрения жанра и речевой ситуации Достоевский вслед за Сеченовым строит исповедь своего героя как диалог с воображаемыми оппонентами, которые все время сомневаются в истинности его слов. Обращенность «Рефлексов головного мозга» к широкой аудитории заставила Сеченова придать научной статье форму диалога с читателями, как будто действие происходит в анатомическом театре или на публичной лекции, какие ученый читал в петербургской Медико-хирургической академии. Это наблюдение позволяет дополнить концепцию М. М. Бахтина о диалогичности формы у Достоевского вообще и в «Записках из подполья» в частности. Среди источников такой формы, на которые ориентировался Достоевский, нужно рассматривать не только философские произведения (например, Дидро[952]), но и современные писателю научно-популярные работы, часто эксплуатировавшие форму диалога жреца науки и его недоверчивых слушателей.

Помимо этого, довольно поверхностного сходства, Достоевский мог использовать для самоописания героя трехчастную структуру произвольного рефлекса, как она обрисована Сеченовым:

(1) чувственное возбуждение

(2) определенный психический акт

(3) мышечное движение[953].