Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Чтобы разграничить физиологический смысл всех этих феноменов, Сеченов дает им более научные определения. И желание, и хотение – две стороны одного и того же рефлекса, но желание – это осознанное выражение какой-либо страсти («страстное желание»), а хотение выступает как его «стремительная сторона», то есть рефлекторное действие, основанное на физиологии и часто смутно осознаваемое человеком («бесстрастное хотение»). Чтобы более наглядно продемонстрировать, что хотение на самом деле бесстрастно и рефлекторно, Сеченов ставит мысленный эксперимент, в центре которого оказывается рутинная жизненная ситуация: умозрительный собеседник автора произвольно сгибает палец. Эта процедура, иронически продолжает Сеченов, на обывательском языке считается апофеозом «независимости хотения от внешних условий», торжеством свободной воли. Однако Сеченов опровергает это представление. Во-первых, собеседник сгибает палец машинообразно, во-вторых, спор происходит не в абстрактном пространстве, а в условиях, когда собеседник до этого проделывал тысячу раз эти непроизвольные сгибания, но не замечал их. Наконец, палец – наиболее часто непроизвольно сгибаемый человеческий «орган». Таким образом, мысленный эксперимент Сеченова должен показать, что даже такие яркие проявления «хотения», как сгибание своего пальца, детерминированы длинной цепочкой непроизвольных рефлексов, ставших привычкой, и оказываются обманом самосознания[943]. Финальный вывод ученого выглядел совершенно ошеломляюще в контексте того времени: «При одних и тех же внутренних и внешних условиях человека, деятельность его должна быть одна и та же. ‹…› Первая причина всякого человеческого действия лежит вне его»

[944].

Теперь посмотрим, как Достоевский отреагировал на эту физиологическую теорию Сеченова в художественном тексте. Как известно, подпольный человек в первой части повести последовательно опровергает тезис о тотальной обусловленности психической жизни человека его физиологией. Некоторые суждения парадоксалиста, несомненно, направлены персонально против Сеченова и его теории[945]

. Вот первый пассаж, в котором подпольный человек ссылается на некое мнение, отрицающее свободу воли и объясняющее ее законами природы (курсив мой. – А. В.):

Мало того: тогда, говорите вы, сама наука научит человека ‹…› что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что сам он не более нечто вроде фортепьянной клавиши

или органного штифтика, и что сверх того на свете есть еще законы природы, так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы (5: 112).

Далее спор с воображаемым оппонентом приобретает еще большую остроту благодаря намеку на теорию рефлексов: