В течение следующих нескольких лет в обсуждение концессионных махинаций на севере Кореи и решение возникавших в этой связи проблем так или иначе оказались вовлечены все ключевые министры российского кабинета. Одновременно между безобразовцами и их противниками нарастала личная неприязнь. В своей частной переписке «концессионеры» именовали Витте и его сторонников «паршивым триумвиратом патентованных подлецов», затеявших интригу против «хозяина» (т.е. Николая II); в свою очередь, Витте в посланиях Куропаткину отзывался об одном из них (адмирале Алексееве) как о «вредном подонке», «карьеристе» и «опереточном главнокомандующем»[768]
. Уже после начала русско-японской войны правая печать повела атаку на министра Ламздорфа, обвиняя главу российского внешнеполитического ведомства в слабости и некомпетентности. По данным британского посла в России Чарльза Скотта (Ch. Scott), инициаторами и организаторами этой кампании явились все те же адмирал Абаза и генерал Вогак.Естественно, что в гущу этих споров оказался вовлечен и посланник в Сеуле, положение которого вообще было щекотливым. С одной стороны, он должен был следовать указаниям своего министерства, которое понимало, какими тяжелыми осложнениями для России чревато безобразовское предприятие, и, мягко говоря, его не приветствовало[769]
. Да и сам он, как замечает американский историк Эндрю Малоземов, являлся поборником российской активности совсем не в Корее, а в Китае[770]. Но, с другой стороны, Павлов не мог не принимать в расчет личную заинтересованность в этом деле таких «тяжеловесов» российской политики, как наместник на Дальнем Востоке адмирал Алексеев, министр внутренних дел фон Плеве, великий князь Александр Михайлович, самого императора, наконец. Поэтому, не разделяя в полной мере воззрений безобразовцев и понимая потенциальную опасность для России их курса, он был вынужден хлопотать перед корейским правительством о продлении срока действия их концессии и добился своего – в апреле 1901 г. Сеул сообщил о ее продлении еще на три года. Зато попытки одного из видных безобразовцев барона Гинцбурга добиться получения от Сеула концессий сначала на торговлю женьшенем, а затем на эксплуатацию железнодорожной ветки Сеул – Инчжу (Вичжу) не получили его поддержки[771]. На правительственных совещаниях этих лет по дальневосточным вопросам, в которых ему довелось принять участие, а также в личных беседах Павлов старался доказать пагубность для России безобразовских затей. В июне 1903 г. на совещании в Порт-Артуре в присутствии Алексеева, Куропаткина и самого Безобразова он прямо заявил, что корейское правительство считает деятельность русской лесопромышленной компании «предприятием военно-политического характера и предрекает столкновение русских с японцами именно по этому поводу»[772]. В данном случае в уста корейцев посланник в Сеуле, очевидно, вложил собственную точку зрения. В такой ситуации ему только чудом удавалось сохранять доверительные отношения с представителями обоих враждующих лагерей.Еще откровеннее Павлов выразился в беседе с Куропаткиным, которого посетил в Петербурге в январе 1903 г., вызванный министром Ламздорфом на очередное совещание по маньчжурским делам. «Предприятие Александра Михайловича в северной Корее заботит Павлова, – записал военный министр в своем дневнике. – Лучше вести его только как коммерческое предприятие … Павлов заключил, что если несомненны и чисто патриотичны желания и надежды вел. кн. Александра Михайловича, то стоящие непосредственно у дела лица об идеалах не думают, а извлекают себе личные выгоды». В заключение Павлов гарантировал Куропаткину свою поддержку в «маньчжурском вопросе»[773]
. Американский историк Джон Уайт прав, когда отмечает, что «Павлов понимал, что политика Безобразова может привести лишь к ухудшению … ситуации, поскольку лишит Россию свободы маневра» на полуострове[774]. Несмотря на это, вскоре после начала русско-японской войны “Times” связала имя российского посланника в Сеуле не только с «операцией» 1898 г., которая увенчалась заключением договора с Китаем об аренде Порт-Артура, но и с получением Россией лесной концессии на Ялу и русской «оккупацией Ионампо», и со «всеми вообще проявлениями российской активности на корейской стороне маньчжурской границы, которые, в конечном счете, вызвали настоящие действия Японии»[775]. Другими словами, британский официоз возлагал именно на него ответственность за обострение русско-японских отношений. Японская печать, до войны распространявшая слухи о стремлении Павлова установить контроль над всей внутренней и внешней политикой Кореи[776], позднее также отзывалась о нем, как о человеке, «посадившем семена текущей войны»[777].