Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Предостережения министров-антибезобразовцев на Николая II не подействовали. Осенью 1902 г. ведомство торгового мореплавания было передано великому князю Александру Михайловичу (с присовокуплением адмиральских погон) и Абазе; в июле 1903 г. состоялось учреждение дальневосточного наместничества с Алексеевым во главе, а уже в августе Витте лишился поста министра финансов. Таким образом, безобразовская линия одержала в дальневосточной политике России верх, и корейский вопрос явился вторым после «маньчжурского» поводом Японии к началу войны, к которой Россия была явно не готова. Накануне конфликта в главной русской цитадели в Маньчжурии – Порт-Артуре – царили спокойствие и благодушие, наместник же был преисполнен воинственности. Получив 25 января (7 февраля) 1904 г. сообщение об отзыве Токио своего посланника из Петербурга, адмирал Алексеев заявил начальнику своей дипломатической канцелярии: «…поздравляю вас с войной. <…> Ну, слава Богу (он перекрестился)! Дай бог поколотить им хорошенько морду. Это все-таки лучше, чем вести бесконечную канитель»[778]. Спустя три дня и Порт-Артур, и Владивосток, и местности, находившиеся в пользовании КВЖД, были переведены на военное положение, вскоре распространенное на Благовещенск и Забайкальскую область.

Начало войны. Отклики прессы

Огромное значение для формирования международного имиджа России и Японии как в ходе войны, так и на протяжении последующих лет имели обстоятельства начала русско-японского вооруженного конфликта 1904—1905 гг. Важно выяснить, кто и как начал эту войну и как эти действия квалифицировали современники.

Японский посланник в Петербурге С. Курино указание Токио объявить о разрыве дипломатических отношений с Россией со второй половины дня субботы 24 января (6 февраля) 1904 г. получил накануне вечером[779]

. В соответствии с инструкциями своего министерства, ему и всем сотрудникам японской миссии надлежало покинуть российскую столицу не позднее 10 февраля и выехать в Берлин, где ожидать дальнейших распоряжений[780]. 24 января (6 февраля) Курино направил Ламздорфу ноту о разрыве – к величайшему удивлению и русского министра, и Николая II. «Разрыв сношений последовал 24-го января в 4 часа дня», – констатировал директор I департамента МИД Н.Г. Гартвиг[781]

. В японской ноте указывалось, что, прекращая переговоры и прерывая дипломатические отношения, правительство Японии приняло решение «предпринять независимые действия, которые посчитает нужными для защиты в настоящем угрожающем положении своих прав и интересов»[782]. В частном письме Ламздорфу Курино выразил надежду, что «перерыв дипломатических отношений ограничится максимально коротким промежутком времени» (“the rupture of diplomatic relations would be confined to as short time as possible”

[783]). Примечательно, что в официальную публикацию, вышедшую в Токио и посвященную обстоятельствам разрыва, эти последние заверения Курино не вошли.

Прекращение дипломатических отношений с вышеприведенной формулировкой (о готовности Японии «предпринять независимые шаги для защиты своих прав и интересов») и отзыв своей миссии из Петербурга японцы, а затем и их западные союзники впоследствии интерпретировали как «ультиматум», равнозначный началу вооруженного конфликта[784]. Если принять это на веру, следует признать, что в таком случае никакого дополнительного объявления войны, а уж тем более «высочайшего» манифеста в Токио на этот счет публиковать бы не стали – он попросту не понадобился бы. Однако рескрипт микадо последовал 28 января (10 февраля) – на третий день боевых действий. Судя по тексту цитированной выше записки Курино Ламздорфу, японский посланник также не рассматривал свой отзыв из Петербурга как ультиматум либо как событие, равнозначное объявлению войны. Так же обстоятельства начала конфликта воспринял и американский посланник в Токио, которого министр Комура еще утром 6 февраля заверял, что японские войска не начнут действовать без формального объявления войны[785].