Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Ближайшее окружение наместника по подбору людей и царящей атмосфере, фактически, представляло собой «высочайший» двор в миниатюре. Оно произвело тягостное впечатление даже на Павлова, который, по собственному признанию, «всегда был раньше одним из самых горячих поклонников» Алексеева и в марте 1904 г. ехал на встречу с наместником «с радостью и крепкой верою в него». «Я должен был увидеть в нем такие черты, которые в мирное время были малозаметны и весь вред которых теперь слишком ясно обнаружился, – констатировал он в уже цитированном письме графу Кассини. – Я говорю о систематическом стремлении Алексеева устранять от себя все сколько-нибудь даровитое, окружать себя исключительно людьми ничтожными, лишенными всякой инициативы, всякой энергии, всякой тени самостоятельности. Таков весь теперешний состав его штаба … Безличный Плансон, такой же безличный, как … генералы Жилинский и Флуг, как все вообще ближайшие помощники Алексеева … Тяжелее всего эта черта Алексеева отразилась на флоте. Грустно думать, что в момент разрыва у нас на всей эскадре не было ни одного сколько-нибудь даровитого адмирала. Несчастный Старк, добрейший человек, честный работник – но полная бездарность; князь Ухтомский[904], которого я давно знаю еще как командира, знаменитый своей растерянностью, ненаходчивостью, неумением справляться с кораблями даже при самых обыкновенных обстоятельствах, служивший почти посмешищем как для офицеров, так и для команд … Неудовлетворительность адмиралов естественно сказалась и на остальном личном составе флота, особенно на духе офицеров. Сколько тяжелого, безотрадного пришлось мне самому увидеть и услышать в этом отношении за 10 дней, проведенных в Артуре». Ответственность за увиденное камергер возложил лично на наместника: «в очень многом вина ложится на Алексеева», – писал он в том же письме

[905].

В первые месяцы войны русское командование бродило в потемках и не имело достоверных данных ни о численности японской армии в Маньчжурии и Корее, ни о планах ее руководства, ни о ситуации в самой Японии. Военно-разведывательный аппарат бездействовал, связи с Японией прервались, секретная агентура практически отсутствовала[906]

, а та, что сохранилась, сведений дать не могла. «Все письма в Японию и оттуда вскрываются и прочитываются, причем многие письма не доставляются вовсе по назначению, а другие доставляются с опозданием в один и два месяца, – докладывал Давыдов министру финансов Коковцову. – Шифрованные телеграммы не передаются вовсе и не принимаются к отправке. При таком положении немыслима правильная доставка сведений»[907]. Не спасал и анализ японской печати, которая, как позднее признавала “Japan Times”, с первых дней войны «получила беспрекословное приказание правительства: хранить в тайне все, что касается организации, мобилизации и передвижения морских и сухопутных сил родины»

[908]. В общем, ситуация была почти катастрофической. «Адмирал показывает мне карту… – записал в дневнике Плансон 8 (21) марта 1904 г. – Я высказываю мнение, что японцев в действительности гораздо меньше, чем они уверяют. Но нет сведений. Адмирал говорит: “Нет ли у вас знакомых, чрез которых можно было бы завязать сношения с Японией?” Я даю мысль…»[909]

.

В таких условиях Павлову предстояло, преодолев вязкое сопротивление Лессара и Дессино, в кратчайший срок и фактически с нуля создать ни много ни мало новую секретную службу, «организовать и объединить» всю разведывательную и контрразведывательную работу России на Дальнем Востоке и обеспечить командование маньчжурских армий и флота, а также политическое руководство страны достоверной информацией о положении в регионе, включая Китай, Японию и оккупированную Корею (в дальнейшем подведомственный ему район был значительно расширен). Как и обещал в своей апрельской инструкции наместник, по мере развертывания новой секретной службы на Павлова стали возлагаться и другие, разовые, но отнюдь не более легко выполнимые «специальные секретные поручения». Одним из первых таких заданий стала починка 130-верстной подводной телеграфной линии Порт-Артур – Чифу, перерезанной японцами в двух местах одновременно[910] (восстановить кабель не получилось), а также покупка и тайная доставка двух радиостанций в Ньючжуан и Мукден в первой половине мая 1904 г.