Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

В описании боевых действий японские газеты оперировали информацией, тщательно «отфильтрованной» правительством. Их итоговый новостной продукт читатель-неяпонец оценил следующим образом: «Существуют только японские победы, японское геройство, японский военный гений, в противоположность русским беспрерывным поражениям и бегствам, русской трусости, русскому варварству и скотству»[1158]. По данным официозной японской прессы, уже к августу 1904 г. безвозвратная убыль русской армии составила порядка 50 тыс. человек[1159] – почти столько, сколько в действительности Россия потеряла за все время войны. О собственных потерях печать хранила молчание, хотя к концу ноября 1904 г., по конфиденциальной информации военного министра Тэраути Масатакэ, Япония лишилась не менее 100 тыс. солдат (примерно 60 тыс. убитыми и ранеными и 40 тыс. заболевшими «бери-бери», дизентерией и брюшным тифом)

[1160]. О потоплении в мае 1904 г. новейшего, британской постройки, броненосца “Yashima” мир узнал из французских газет лишь в конце того же года. Совершенно умалчивались другие потери японского военного флота.

Негативное отображение японской армии не могло попасть в японскую печать не только по цензурным условиям. Сообщения такого рода изымались самими редакциями как «необоснованные», поскольку были несовместимы с представлениями японского журналистского сообщества о патриотизме и лояльности. Вследствие этих внешних и внутренних ограничений, отмечает исследователь японской прессы военных лет, ее продукция оказалась лишена «протяженности во времени, глубины и контекста. В результате, общим местом стал стереотип»[1161], отправными пунктами которого были справедливость войны для Японии, чистота и добросердечие ее намерений, имманентная порочность противника. Описание хода военных действий было сведено к казенным победным реляциям в шовинистическом обрамлении, печать всерьез рассуждала об «уникальности» японской нации, которой «по праву принадлежит лидерство в Азии и во всем мире»[1162]

. Налоговый гнет и обнищание населения, упадок торговли и рост преступности – об этих и других проблемах японского общества, в конечном счете вызванных войной, из японских газет узнать было невозможно. В общем, японская пресса, «характер и новостная энергетика» (news go-aheadness) которой еще недавно восхищали представителей зарубежной печати[1163], в годы войны содержательно деградировала. Это был второй важнейший просчет руководителей японской пропаганды, чреватый потерей ею влияния и авторитета, особенно за пределами Японии.

В схожих идейных рамках действовала прояпонская пресса Китая. Газеты, с одной стороны, писали о бездарности и трусости русских генералов и кровожадной дикости солдат, якобы живущих подаянием или грабежом местного населения[1164], а с другой – восхваляли японских военных, подчеркивая их мужество, рыцарство и доблесть[1165]. Иллюстрируя высокие патриотические чувства японцев, печать (“Da-Gun-Pao”) сообщала о полумиллионе добровольцев, якобы готовых немедленно отправиться на театр войны, хотя волонтерских формирований в армии Японии не существовало вовсе. «Великая Япония» представала перед читателем как бескорыстная защитница свободы, территориальной целостности и независимости Китая от России – «государства с привычками тигра и волка». Тот же комплекс оценок развивали листовки, которые японцы и их туземные единомышленники распространяли в китайских городах[1166]

. По мере затягивания войны, по свидетельству посла Лессара, японцы через подконтрольную себе китайскую печать «отчаянно» стремились под любым предлогом вовлечь в войну китайцев «и чрез них державы»[1167]. Одновременно японские прокламации предостерегали жителей Поднебесной от какого бы то ни было сотрудничества с русским агрессором: «Придет время, – говорилось в одной из них, – когда мы, японцы, явимся в город и всех их [коллаборационистов] казним. Имущество же их и дома будут розданы нашим войскам в награду»[1168]. Повседневную жизнь Маньчжурии под русской оккупацией туземная прояпонская печать подавала c обилием неточностей, искажениями фактов, приданием незначительным событиям статуса важнейших[1169].