Содержательно японская пропаганда была явлением крайне противоречивым, зависимым от ее адресата и потребителя. В высказываниях, рассчитанных на западноевропейцев и американцев, она акцентировала родство «новейшей азиатской» (японской) и западной, христианской, культуры и, исходя из этого, подчеркивала общечеловеческую, цивилизаторскую и, в сущности, прозападную миссию своей страны в дальневосточном конфликте. Барон Канэко Кэнтаро, направленный с пропагандистской миссией в США, заявлял в англоязычной прессе, что на Дальнем Востоке Япония «сражается в интересах англо-американской цивилизации», а не в своих собственных[1134]
. В справедливости дела Японии и ее «уверенности в конечном торжестве права над силой» убеждал зарубежных корреспондентов заместитель министра иностранных дел Тинда Сотэми в марте 1904 г.[1135] Популяризация этих «полуправд», надуманных, а отчасти вымышленных представлений составляла главное содержание японской пропаганды в первой половине 1904 г. в «западном» исполнении[1136].Восточной же аудитории, включая свою собственную, внушались в корне иные, паназиатские постулаты. «На наше государство, знаменосца азиатской культуры, весь Восток взирает с надеждой… – говорил в августе 1904 г. президент Палаты пэров японского парламента принц Коноэ Ацумаро, – на нас лежит священный долг оказать помощь всем, уповающим на нас: Китаю, Индии, Корее, всякому цивилизованному азиату, и освободить их от Европы»[1137]
. Таким образом, Япония выставлялась защитницей угнетенных народов Востока, лидером их антиколониальной борьбы. И тогда, и позднее на токийском политическом Олимпе были сторонники строительства своей политики в Азии исключительно по расовому признаку – дабы противостоять единому фронту «белых» держав или даже неизбежной «расовой войне» с ними в будущем[1138]. В общем, на Востоке Япония претендовала на такую же мессианскую роль, что и в отношении Запада. В этой связи бывший (и будущий) японский премьер-министр граф Окума Сигэнобу в одном из публичных выступлений назвал свою страну «квинтэссенцией лучших начал Востока и Запада»[1139].Однако эту «Прекрасную Теорию» (используя выражение Герберта Спенсера) «убивает шайка Грубых Фактов» – преследуя в действительности экспансионистские цели, Токио в своих соседях и соплеменниках разжигал в первую очередь антизападную ксенофобию. Подконтрольная Японии синоязычная пресса активно спекулировала на тему неизбежности массовых волнений в Поднебесной, направленных против «белой расы»[1140]
. Японские солдаты вместе с китайским простонародьем устраивали шествия под антирусскими лозунгами – например, в Шанхайгуане и Цинвандао в августе 1904 г.[1141] В сентябре в российский МИД поступили сведения об усиленной деятельности японцев в главных центрах Китая «с целью возбудить беспорядки против всех иностранцев без различия национальности»[1142]. Летом 1905 г. при участии японских агитаторов в крупнейших китайских портах прошла акция бойкота американских товаров, а в декабре подоспел и «беспрецедентный налет на иностранцев» (по оценке “North China Daily News”) в Шанхае. Для защиты своих консульств и подданных от погромщиков и поджигателей западные державы ввели в европейские кварталы города отряды военных моряков, причем главную роль в подавлении возмущения сыграли британские матросы. «Антибелая пропаганда японцев, – комментировал шанхайские события русский военный атташе, – настолько пустила корни в Китае, что недалеко то время, когда вообще всем иностранцам придется очень плохо в Китае»[1143].Корейская туземная печать, накануне войны не выказывавшая особых симпатий к Японии, с прибытием японских оккупационных войск, по наблюдению Андрэ Шмида, не только стала выступать «с энергичными призывами к региональному и расовому единению», но и начала освещать войну «как конфликт белой России против желтой Японии», от исхода которого зависит, «выживут ли желтые народы или будут уничтожены»[1144]
. Антизападной направленности корейская пресса, контролируемая Японией, продолжала придерживаться и впоследствии: «Сегодня раса борется с расой», писала в сентябре 1907 г. сеульская “Taiкan Nippo”, призывая соотечественников верить своим почти единоплеменникам-японцам, а не белым – представителям «враждебной расы»[1145].