Рыцарь пентаклей

Улица виляла из стороны в сторону, изгибалась как змея в припадке, сужалась и расширялась в произвольном порядке, а пару раз вообще кардинально меняла направление, из-за чего Орди был вынужден идти в гору.

Чем ниже и чем ближе к реке, тем хуже выглядели дома. Особняки-замки сменились обычными особняками, которые, в свою очередь, уменьшались и становились всё беднее, пока окончательно не превратились в серые каменные коробки в несколько этажей — безликие и унылые. Их окна, за неимением стекла, были забраны бычьими пузырями, слюдой или, в худшем случае, досками. Возле парадных, больше смахивающих на пещеры первобытных людей, жители, не стесняясь, сваливали всё, чему не было места дома, и это «всё» духовито разлагалось и служило либо пищей, либо кровом многочисленным крысам и гоблинам.

Но тут, в отличие от районов особняков, людей было намного больше, и жизнь прямо-таки кипела. Хотя, учитывая состояние большинства людей, это было не бурление кипящей воды, а, скорей, болотный газ, неторопливо пузырившийся на вязкой, как патока, поверхности топи. Из домов выходили сутулые уставшие мужики в картузах, рубахах, штанах с измазанными коленями и драных сапогах. Их сопровождали женщины — замученные и постаревшие до срока, с распухшими красными ладонями и лицами, словно искусанными полчищами комаров. Но самое жалкое зрелище представляли дети, которые следовали за ними.

Создавалось ощущение, что их одевали исключительно в то, что отказывались носить остальные члены семьи. Какие-то тряпки, обмотки, куски ткани. Старые пальто и шинели, полы которых тянулись по земле, цепляя всякий сор и промокая в лужах. Про обувь даже речи не шло, поскольку у детей она отсутствовала как класс.

Как-то незаметно для самого себя Орди оказался среди толпы и шёл теперь вместе со всеми. Было нетрудно догадаться, куда в столь ранний час направлялись эти люди целыми семьями: в паре сотен метров охрана распахивала ворота в краснокирпичной арке с надписью на изогнутой вывеске «Мануфактура Арст и Гольтц». Над краснокирпичной же стеной возвышались огромные корпуса каких-то серых зданий, напоминавших издалека то ли скалы, то ли панцири огромных черепах.

По большей части люди шли молча, но были и те, кто сварливо бормотал.

— Шевелись давай, — тощий мужичок с клочковатой бородёнкой ругал свою жену — дородную, краснолицую, с кричащим свёртком на руках. — Опять опоздаем, талер уберут. Целый день бесплатно работать я не хочу…

Он шёл и монотонно бубнил, но жена никак на это не реагировала, пребывая в каком-то подобии транса.

— А то и вышвырнут вообще, как собаку. Придётся в деревню возвращаться, а земли-то сама знаешь…

Огромные ворота мануфактуры проглатывали людей. Это смахивало на потусторонний мир в представлении жрецов Всех Богов: длинная очередь тех, кто ждёт последнего суда.

— Да заткни ты его! — наконец вскрикнул мужичок, и люди, очнувшись от оцепенения, посмотрели в его сторону — тупо и совершенно без эмоций. Орди тоже обернулся и понял, что детский крик был в этой толпе эдаким фоновым шумом и потому нисколько не привлекал внимания. После вскрика женщина дёрнулась, будто оживая, и принялась укачивать свёрток, тихонько что-то напевая неожиданно приятным глубоким голосом.

Зачем Орди шёл в сторону мануфактуры — сам не понимал. Но отчего-то чувствовал, что идти надо. Возможно, его загипнотизировал вид множества людей, отрешённо бредущих к какой-то неизвестной цели, и юноша просто не мог противиться воле потока. Возможно, всё дело заключалось в недосыпе и нервном напряжении, которые подчас подбрасывали воспалённым мозгам весьма экстравагантные идеи. А возможно, всё было куда проще, и интуиция Орди, игравшая роль высокоскоростной машины для учёта вероятностей и умевшая на-гора выдавать верные решения, сказала: «Следуй за ними — и всё увидишь сам».

За воротами располагалась огромная площадь, часть которой была вымощена булыжником, а часть скрывалась под выдающихся размеров лужей: будь она поглубже, вполне сошла бы за озеро. Прямо в мутной жёлтой воде лежали какие-то тюки, мешки, свёртки, кучи камня и кирпича, обломки деревянных конструкций и прочий хлам.

Сравнение с озером подходило луже ещё и потому, что вдалеке, возле забора, плавала очень настороженная утка, не доверяющая вечно голодным людям.

На этой площади люди прощались. Счастливых жён целовали, несчастных потчевали упрёками или злобным усталым ворчанием, на детей внимания не обращали — и это было к лучшему, потому что, как Орди успел заметить, тут считалось хорошим тоном вымещать злость на тех, кто слаб и не может ответить. А уж злости в работниках мануфактуры хватало с избытком.

Мужчины уходили к двум цехам поменьше, возле которых громоздились всякие железки, бочки и тюки, женщины — к другим: побольше и попросторнее, а дети разбредались кто куда.