Рыцари веры

- Вы боитесь! - с изумлением вскричали авантюристы.

- Да,-задумчиво повторил Оливье,- боюсь, потому что из толпы окружающих нас пигмеев встал гигант, который жаждет только одной власти. Я давно слежу за ним; у него все заранее рассчитано, и всякое человеческое чувство ему чуждо. Им заканчивается средний век и начинается новый. Мы, выросшие в старых законах, инстинктивно становимся его врагами, иначе и быть не может: он всех нас подавит.

- Полноте, граф, вы преувеличиваете! Епископ Люсонский далеко не гений. Он просто честолюбивый человек.

-  Да, капитан, но честолюбив не для себя, а для Франции. Взгляните вокруг внимательнее: Генрих Четвертый, Людовик Тринадцатый и Мария Медичи постепенно привели Францию к бездне, в которую она непременно упадет, если ее не спасет железная рука; а этой железной рукой будет Ришелье. После его смерти Франция, не имеющая внутреннего единства, окруженная сильными державами, непременно останется твердой, объединенной, торжествующей.

- Э, граф! - отвечал, посмеиваясь, капитан.- Право, не надо нас изменять ни к лучшему, ни к худшему. Конечно, епископ Люсонский тем опаснее, чем он умнее; но что нам до того, что будет после нас! Сейчас же на первом плане золото и власть; они всем и везде открывают двери. Будем жить настоящим, не станем слепо подставлять голову людям, которые первые над нами посмеются. Мы ведь не знаем, лучше или хуже нам будет после смерти. Будем же держаться земли. Утопии хороши, но ведь все герои и философы плохо кончили.

- Милый капитан,- засмеялся Оливье,- вы рассуждаете по-солдатски.

- Да я солдат и есть, и горжусь этим. Мой опыт говорит мне, что в жизни всегда надо плутовать, и тогда только будешь иметь успех. Черт меня побери, если я когда-нибудь переменю мнение! Ты все сказал, крестник?

- Все,- отвечал Дубль-Эпе,- и при первом слишком сильном ветре я решил скрыться.

- И хорошо сделаешь, corbieux! Я и сам не дам себя поймать.

- Что мы решили? - спросил граф.

- Будем действовать крайне осторожно.- отвечал капитан,- и внимательно следить за господами католиками. Я беру на себя сообщать все необходимые сведения; недаром же я приятель господина Дефонкти, черт возьми! Увидим, кто из нас двоих хитрее!

- Так мы возвратимся в Париж?

- Сейчас же, только четырьмя разными дорогами. Сойдемся все опять в «Шер-Ликорн».

Через пять минут они во весь опор мчались по четырем разным направлениям.

V   БОЛЕЗНЬ ДЕ ЛЕРАНА

Прошло несколько дней без всякой перемены в жизни наших героев.

Капитану Ватану удалось не только отвлечь от себя подозрения Дефонкти, но даже еще больше прежнего войти к нему в милость.

Он делал вид, что серьезно смотрит на свое назначение помощником начальника дозора, и пользовался этим званием.

По его указанию метра Барбошона взяли как хитрого, ревностного гугенота, руководившего будто бы заговорами под видом смирного и глуповатого торговца. Бедняга сидел теперь в самой надежной тюрьме Шатле.

Граф дю Люк по-прежнему был грустен и задумчив, часто целыми днями сидел дома, допуская к себе только капитана и Фаншету Грипар, перед которой не боялся давать волю сердечному горю.

Он узнал от нее о приезде графа Гастона де Лерана в Париж, о его болезни и о том, что он живет в «Шер-Ликорн».

Гастон был красивый молодой человек с милыми, приветливыми манерами. Ему очень хотелось видеть графа Оливье, и он явился к нему. Его усадили в кресло, положив больную ногу на подушку на стуле.

Он извинился перед графом, что не пришел к нему сейчас же по приезде; Оливье очень ласково отвечал, что об этом не стоит и говорить.

-  Кроме того, что я очень рад вас видеть,- сказал он,- я, конечно, сильно беспокоюсь о нашем тяжелом политическом положении, о котором ждал сведений от вас. Меня особенно удивляет, почему герцог де Роган ню прислал мне с вами какого-нибудь поручения.

- Конечно, это должно удивлять вас, граф,- отвечал де Леран,- и мне тем более жаль, что я не явился к вам раньше. Право, не знаю, как бы это объяснить… по вы поймете, конечно, и простите, что я всего сказать не могу.

- Ну, я начинаю понимать немного,- улыбнулся Оливье.- Тут, наверное, вмешалась любовь. Возьмите меня в духовники, милый граф; уверяю вас, я не строг и заранее даю вам отпущение. Ведь я не ошибся, да?

Молодой человек рассмеялся; Оливье внушал ему доверие; попросив графа не смеяться над ним, он признался, что совершенно здоров и вывиха у него никакого нет, что он отпросился у герцогини де Роган ехать в Париж с несколькими молодыми людьми ее штата, который она посылала туда с важным поручением; но так как ему нужен был предлог остаться в Париже, где была одна молодая, прелестная женщина, которую он боготворил, он нарочно упал с лошади на дороге и сказал, будто бы вывихнул ногу.

- Не смейтесь надо мной, граф,- прибавил он,- любовь - это рай, и страдания любви, страдания даже от обмана любимой женщины сладки; ведь кто-нибудь из двоих любящих должен же быть обманут!

Оливье назвал его сумасшедшим, но все-таки счастливым, потому что он еще не потерял веры в любовь и женщин.