Ржавчина

— Недлю жить въ Москв служба велитъ? — живо спросила она.

— Нтъ. Но…

— Я не хочу знать этихъ «но», — перебила его Анна. — Я просто не пущу васъ, слышите? — не пущу. Я не хочу, чтобы вы узжали отсюда.

— Анна Николаевна, — попытался остановить ее Шатовъ.

— А вы удете и я уду за вами, — продолжала Анна. — Я не могу здсь оставаться… Опять вчно одна, всми брошенная… Петръ Петровичъ, — заговорила она ласково, — я васъ прошу очень очень, останьтесь еще у насъ.

— Еслибы могъ, Анна Николаевна, съ удовольствіемъ бы. Да, мн кажется, я и веселья-то вамъ мало приношу съ моимъ скучнымъ характеромъ.

— Это ужь не ваше дло… Говорю вамъ, не могу я оставаться здсь одна.

— А Никсъ?… Онъ все лто будетъ жить здсь.

Анна вскинула на него удивленные глаза.

— Вы шутя это говорите? — спросила она, отчеканивая каждое слово. — Вы знаете, что Никсъ и я…

Шатовъ перебилъ ее жестомъ.

— Вы знаете, что я, во-первыхъ, другъ вашего мужа, Анна Николаевна; а во-вторыхъ, я честный человкъ, — медленно заговорилъ Шатовъ, — поэтому, пожалуйста, перемните разговоръ.

Анна сидла какъ облитая холодною водой. Она поблднла и какъ будто осунулась разомъ. Глаза пристально вглядывались въ кончикъ зонтика, которымъ она опять судорожно завозила по песку.

Разговоръ прервался и нсколько минутъ оба молчали.

Шатовъ ходилъ взадъ и впередъ около Анны и время отъ времени украдкой взглядывалъ на нее. Онъ замтилъ, что глаза, хоть и опущенные внизъ, потускнли, потомъ увидлъ на рсницахъ по крупной слез, потомъ эти слезы тихо скатились по щекамъ на срое полотно ея платья.

— Вы не сердитесь на меня, Анна Николаевна? — тихо спросилъ онъ, садясь около Анны.

Та не отвчала. Шатовъ заговорилъ опять.

— Теперь вы не поймете меня, но черезъ нсколько лтъ, когда вы будете относиться спокойне ко всему этому, вы поблагодарите меня, — вы скажете, что я честный человкъ. Чего же тутъ плакать, Анна Николаевна? — растерялся онъ, видя неудержимыя рыданія Слащовой. — Опять нервы, только-что поправились… Анна Николаевна, сюда идутъ, увидятъ насъ вдвоемъ, вы плачете, — ну, что скажутъ?

— Господи! — воскликнула Анна сквозь слезы, — не все ли мн равно, что скажутъ?… Если вы такъ боитесь, уходите.

— Я не за себя боюсь, а за васъ, поймите вы это, — хотлъ убдить ее Шатовъ.

— Ну, и уходите пожалуйста! — зло и капризно отвтила ему Анна и опять тихо, но горько заплакала.

Шатовъ сидлъ и не зналъ что ему длать. Шаги сзади все приближались. Ему не хотлось, чтобъ ихъ застали такъ вдвоемъ. Онъ всталъ и какъ будто не хотя, невольно, сталъ уходить въ сторону.

Черезъ минуты дв Анна подняла голову. Она была одна. Ее охватило съ страшною силой жгучее чувство досады и злобы на себя, на весь міръ, на свои слезы. Она порвала въ мелкіе кусочки, мокрый отъ слезъ, платокъ и со злостью бросила его въ воду.

— Анна Николаевна, вы одн? — услышала она голосъ Бжецкаго.

— Да, одна… Идите-ка сюда, здсь такъ хорошо, — подозвала она его, не поднимая головы, чтобы не показать своихъ заплаканныхъ глазъ.

Но отъ влюбленнаго Бжецкаго не скрылся разстроенный видъ Анны.

— Анна Николаевна, да что съ вами? — невольно вырвалось у него. — Вы плакали?

Анна не отвтила. Бжецкій понялъ, что не долженъ былъ спрашивать, и постарался перемнить разговоръ. Она оцнила это; его деликатность тронула ее. Она охотно поддержала разговоръ и даже не крикнула на него, какъ бывало прежде, когда онъ поцловалъ ея руку въ ладонь.

Онъ также оцнилъ это.

Черезъ четверть часа они шли подъ руку пить чай и нашли на террасс m-me Рудниковскую, весело бесдовавшую съ Никсомъ и Шатовымъ, сидя между ними на диван.

X.

едоръ Михайловичъ Бжецкій былъ извстенъ всему Петербургу, хоть никакихъ особенныхъ свойствъ и преимуществъ за нимъ не водилось. Онъ просто былъ молодой человкъ хорошей фамиліи, съ порядочными средствами, на видной дорог, и этого было достаточно, чтобъ его знали въ салонахъ.

Товарищъ Слащова по служб, Бжецкій взялъ его себ въ учителя. Вс кутежи, вс ужины, на которыхъ появлялся Никсъ Слащовъ, были обязательны и для Бжецкаго, что длало его популярнымъ и въ этомъ кружк.

Страсть къ лошадямъ и балету доставляла ему извстность и еще между очень многими.

Однимъ словомъ, Бжецкаго знали вс, и знали какъ за кутилу, не увлекающагося ни одной порядочной женщиной, а тмъ мене двушкой.

Бжецкій избгалъ бывать въ семейныхъ домахъ, — ему тамъ нечего было длать; съ каждаго бала онъ торопился ухать на какой-нибудь кутежъ или partie de plaisir. За то здсь полезне Бжецкаго не было. Онъ зналъ всхъ содержателей ресторановъ, вс знали также и его. Бывало пойдетъ, пошепчется и все устроитъ безъ суеты и хлопотъ. Цыганки звали его по имени и для «едора Михайловича» пли лучше и больше. Здсь онъ находился совершенно въ своей сфер, зналъ наизусть гд лучше кормятъ, какіе «примёры» привезены, какъ приготовить крюшонъ. Въ обществ Бжецкій какъ будто терялся. Онъ очень мало говорилъ, слушалъ разсянно и обыкновенно смотрлъ въ упоръ на ту, за которой ухаживалъ, — а разъ онъ бывалъ въ обществ, онъ непремнно за кмъ-нибудь ухаживалъ.