Сад (переработанное)

— Не отпущу. А самовольно уедете — оштрафуем на пять трудодней, — предупредила Вера.

Фекла, вспыхнув, погрозила пальцем:

— Ты меня штрафами не пугай! Я не боюсь. И на работе не дремлю. Трудодни за мной не пропадут — наверстаю…

Вера не сомневалась в этом. Ее пугало другое: вот сейчас женщины возьмут корзины, пойдут следом за Скрипуновой и там, в глубине сада, начнут расспрашивать: «Что стряслось, Силантьевна? Чем она тебя обидела?» И Фекла повторит им все. Начнет, конечно, с базара: «Огурцы в цене! Прямо с руками рвут!» И послезавтра у нее окажутся попутчицы.

Так оно и случилось.

Заседлав коня, Вера поехала к Забалуеву; нашла его в поле, у комбайна, косившего овес.

Сергей Макарович, не дослушав ее, начал упрекать:

— Мое слово для тебя — не закон. Ты мой авторитет не признаешь. Так чего же ты примчалась за помощью? Управляйся, матушка, сама.

Она посмотрела в его сердитые глаза, и ей показалось — сейчас он крикнет: «Парня за нос водишь! Зазнаешься!..» Повернув коня, Вера поскакала в сад… Весь день собирала яблоки. Ей помогал единственный человек— сторож Алексеич.

Палящее чувство стыда перед колхозом, перед отцом испытывала она: «Не управилась. На меня понадеялись, доверили бригаду, а я все провалила. Позор, позор! В газетах раскритикуют. Отец прочтет — расстроится». Вера спросила себя:

«А что бы он сделал при таком положении? Пошел бы у народа помощи искать».

Вечером она отправилась к директору школы, потом— к секретарю территориальной партийной организации, к председателю сельского Совета. Вернулась подбодренная.

А дома ее уже ждала Скрипунова со свертком на коленях.

— Посчастливилось нам с тобой, девуня, — заговорила любезным тоном, словно между ними не было никакой размолвки. — Сегодня в городе покрывала тоже продавали. Ох, и хороши! Так я уж… на твою долю… Не кровать будет, а загляденье!

Вере нравилось голубое покрывало, но она не могла простить Фекле ее базарных отлучек и замахала руками:

— Ничего я не возьму. Нет, нет…

— Да ты хоть одним глазком погляди. Полюбуйся!..

— Даже не развертывайте.

— Ну, как хочешь. Дело твое, — обиделась Фекла. — Я-то хотела удружить тебе, как Лизаветиной подруженьке.

Она встала и, собираясь уходить, сказала:

— Про тот разговор я не поминаю. Завтра выйду на работу и опять сроблю за двоих. Вот увидишь! — Она похлопала по свертку. — А покрывалу-то найду местечко. Люди спасибо скажут.

Утром пришли в сад школьники младших классов (старшие работали в поле) в сопровождении учителей. А через день, в воскресенье, на сбор яблок вышли служащие. Впереди шел Семен и, слегка склонив голову, как бы прислушиваясь одним ухом, играл на аккордеоне, дорогом инструменте с перламутровыми крышками и розовыми мехами. Разговор начал с упрека:

— Зря не сказала мне, я давно бы привел народ! — пальцы его пробежали по ладам. — Мой агитатор сильнее всех! А ты загордилась.

— Напрасно так думаешь, — с достоинством ответила Вера. — Дело не в гордости.

— Сегодня папашка хотел всех служащих забрать в поле на воскресник, — продолжал Семен, — а я вышел, заиграл, и люди потянулись за мной! Красота!

Шагая по-хозяйски широко, он вошел в дом, поставил аккордеон на письменный стол и, повернувшись к Вере, схватил ее в объятия и хотел поцеловать. Но она, вовремя пригнувшись, ловко вывернулась из его рук.

— Ты что?! — рассердился Семен. — Недотрогу из себя корчишь!

— Люди могут зайти…

— Ну и пусть глядят да завидуют… А эти твои ломанья мне не по сердцу.

— А мне твои придирки не нужны.

— Ну ладно… Не будем… Я ведь так…

Семен прошелся по комнате и, указывая на письменный стол, спросил:

— Это рабочее место твоего профессора?

Вера промолчала.

— Ты обратно чем-то недовольная?

Она была недовольна многим: и тем, что он, вернувшись домой, две недели пропьянствовал со своими сверстниками, и тем, что не выходил на работу в колхоз, и тем, что с первого дня стал уклоняться от прямых ответов на ее самые простые вопросы. Даже не захотел ответить, почему на фронте, как это делали многие, не вступил в партию. Она напомнила ему о своем брате Анатолии, принятом в кандидаты накануне боя, последнего в его жизни. И даже после этого Семен только скривил губы: у каждого, дескать, своя голова на плечах. А ее, Веру, назвал домашним агитатором. И еще спрашивает, чем она недовольна. Больше всего она теперь досадовала на себя. Ждала его. А зачем?.. И лучше бы сразу, еще в городе, сказать бесповоротно: «Все между нами кончено. Я ошиблась…» Не смогла вымолвить этих слов. А когда проплакалась — совсем размякла, даже пожалела его: все годы он думал о ней, надеялся на нее. И напрасно пожалела. новой встречей все острее и острее испытывала холодную настороженность, готовую уступить место полной отчужденности. А во всем виноват он. Только он. Вот и сейчас. Зачем-то назвал отца «профессором». В первые секунды она была просто ошарашена глупой иронией и не смогла открыть рта для ответа, теперь почувствовала себя обиженной. Прав отец, что не спрашивает о нем, будто нет возле нее этого грубого человека, думающего и заботящегося только о своих удобствах в жизни.