Сад (переработанное)

Семен заглянул в ящичек, стоящий на столе отца, и хмыкнул:

— Микроскоп?! Яблоки старикан рассматривает, что ли? Не зря я назвал профессором! — Захлопнув ящичек, повернулся к Вере. — А яблоки, понимаешь, лучше пробовать на зуб — не ошибешься!

Вдруг он раскинул руки, словно косую сажень, и проговорил с недоброй усмешкой:

— Завести бы вот такой микроскоп! Наверно, на сердце было бы видно все, как на луне пятна!

Вера боялась, что сейчас он придирчиво спросит: «А тот, твой ухажер, случаем, не прибегал сюда? Нет?» Расхохочется: «Значит, забыл!..» Стукнет себя кулаком в грудь: «Только старая любовь не ржавеет!..» Нo, к счастью, Семен смолк быстрее обычного, достал папиросу и, раздраженно сдавив мундштук, закурил.

Хорошо, что она при встрече в городе, пока в ней не пробудилась настороженность, не успела рассказать о зимних вечерах в садовой избушке! Перед ним незачем держать душу открытой. Лучше, когда на замке…

У крыльца бригадного дома, разбирая корзины, шумно разговаривали люди, пришедшие на воскресник. Вера сухо, как случайному человеку, неизвестно зачем оказавшемуся в доме, сказала, что у нее занята каждая секунда, что сейчас ей надо расставить людей на работу, и шагнула к открытой двери.

— Меня тоже поставь, — попросил Семен, выходя вслед за ней на крыльцо. — Туда, где яблоки послаще, — добавил он и громко расхохотался.

— А я не знаю, какие вам по вкусу, — ответила девушка, отчужденно подчеркивая «вам», и повела сборщиков в сад.

Семен подумал: «Правду люди говорят — колючие они, эти Дорогины», — но ему по-прежнему казалось, что он любит ее (а в действительности он любил свои давние думы о женитьбе на ней, красивой и умной девушке из семьи знатного садовода!), и он еще не терял надежды на то, что все может устроиться по-хорошему. Ведь давно известно, что девки любят выкидывать фортели, и делают они это для того, чтобы не давать парням зазнаваться, чтобы покрепче взять их в руки. «В конце концов поймет — женихов-то нынче не густо, — успокаивал себя Семен. — Одумается».

После каждой корзины, отнесенной под сарай, он брал аккордеон, садился на крыльцо и, прижимаясь щекой к верхней перламутровой крышке, играл то «Сулико», то «Провожанье», то «Хороши весной в саду цветочки». Но Вера будто не слышала его игры — за весь день ни разу не подошла к нему.

А вечером, когда все покидали сад, Семен, стоя перед нею, как бы напоказ растянул розовые мехи; проведя пальцами по ладам, сомкнул аккордеон и спросил:

— Что ж не похвалишь моего агитатора? — Подобно слепому чтецу, он пощупал крышку, отыскивая перламутровые буквы «Берлин», и прищелкнул языком: — Красота!

Он ждал, что Вера попросит в следующее воскресенье снова привести людей на сбор яблок, еще больше, чем сегодня, — всю молодежь.

А Вере было противно, что он хвалился аккордеоном, и она, вконец раздосадованная, думала: «Только бы не остался он здесь. А то я закричу…»

Семен ушел со всеми, как бы подчеркивая этим, что он нужен молодежи, что им дорожат. Вон как подпевают под аккордеон, даже присвистывают и приплясывают!

Знай наших!

Стараясь успокоиться и не думать ни о чем, кроме дела, Вера пошла под сарай, чтобы еще раз взглянуть на яблоки, собранные за день. Если провести второй воскресник, то урожай будет спасен. С кондитерской фабрики обещали прислать грузовики за ранетками. А крупноплодные яблоки уже проданы в магазины ОРСа золотых приисков.

Звуки аккордеона и плясовые песни все еще были слышны. Вере тоже захотелось поплясать, так поплясать, чтобы земля заходила ходуном, чтобы все забылось в горячем вихре, но не под этот нарядный аккордеон, а под звон простой заслонки, как плясала в тот, лучший в ее жизни, зимний вечер. Она притопнула ногой, повернулась на носках ботинок, а потом махнула рукой, как бы ставя крест на всем, и пошла к Алексеичу, который уже успел развести костер и повесить чайник на таганок.

3

Тихо было в селе Гляден: взрослые — в поле, дети — в яслях и на детплощадке, старухи — в огородах; на улице — ни души. Хорошо! Сергей Макарович мчался с поля. Он сидел на снопе овса, ворот гимнастерки был полурасстегнут, загоревшее лицо лоснилось, помятая кожаная фуражка поблекла от пыли. Конь бежал так резво, что  переполошенные курицы едва успевали разлетаться по сторонам.

Заслышав стук тележки, Матрена выглянула из огорода; бросив работу, пошла навстречу.

— Анисимовна! — крикнул Сергей Макарович, вводя коня во двор. — Собирай на стол!..

— Все собрано, — молвила жена. — Малосольных огурчиков тебе из погреба достала.

— Огурчики — хорошо!

Старый, почерневший от времени дом в это солнечное утро показался незнакомо-мрачным, словно он, Сергей Забалуев, не в нем родился, не в нем прожил жизнь и выкормил детей, не в него созывал родственников, дружков и соседей на веселые праздничные гулянки. А изменился дом оттого, что окна горницы были, впервые за много лет, закрыты ставнями. Это противоречило привычке Сергея Макаровича, не терпевшего даже простых занавесок, которые он называл тряпками. Казалось, дом затаил что-то непонятное и недоброе.