Сага о Форсайтах

Пешком? Столько миль? Хозяин в недоумении воззрился на шофера, который как будто слегка улыбался. Чему? Сомс быстро отвернулся.

– Хорошо, Симс, – сказал он и вошел в дом, чтобы опять подняться в свою галерею.

Оттуда был виден берег реки, и Сомс застыл у окна, не принимая во внимание того обстоятельства, что фигурка Флер не могла появиться в поле зрения раньше чем через час. Вздумала идти пешком! И шофер так подозрительно ухмыльнулся! И тот мальчишка… Сомс резко отвернулся от окна: он не должен за ней следить. Если она хочет что-то скрыть от него, пускай скрывает, а шпионить он не будет. В сердце чувствовалась пустота, и горечь из груди поднималась по горлу. В тишине до окон галереи долетали отрывистые выкрики Джека Кардигана и смех молодого Монта: они играли в теннис. Сомс не без удовольствия предположил, что этому субъекту Профону придется, вероятно, порядком побегать. А девушка с корзиной винограда все стояла, уперев в бок свободную руку, и мечтательно глядела куда-то вдаль, мимо Сомса. «С тех пор, когда ты еще была не выше моего колена, я делал для тебя все, что мог, – подумал он. – Ты ведь не… не ранишь меня, правда?»

Копия Гойи не отвечала. Только приближающиеся сумерки слегка приглушили ее яркие краски. «Здесь нет настоящей жизни, – мысленно заметил Сомс. – Ну почему же Флер не идет?»

X

Трио

Для двух пар Форсайтов третьего и четвертого поколений уик-энд в Уонсдоне близ меловых гор длился уже девятый день. Все нити между ними натянулись до предела: никогда еще Флер не была настолько fine, Холли – настолько бдительной, Вэл не скрывался так подолгу в конюшнях, Джон не был так молчалив и встревожен. Свои познания о земледелии, полученные за истекшую неделю, он мог бы подцепить на кончик перочинного ножа и сдуть. Всякие интриги были противны его природе, и то, что ему приходится скрывать свое восторженное чувство к Флер, он считал «вздором», однако, при всем неудовольствии, подчиняясь ее требованию, сохранял секретность и по мере возможности находил утешение в редких минутах уединения с нею. В четверг, когда они стояли в эркере гостиной, одетые к ужину, она сказала ему:

– Джон, в воскресенье я уезжаю со станции Паддингтон в три сорок. Если ты поедешь к себе в субботу, то в воскресенье сможешь встретить меня на станции и проводить, а потом вернуться сюда последним поездом. Ты ведь так и так собирался домой, правда?

Джон кивнул.

– Я на все согласен, чтобы побыть с тобой, – сказал он. – Только зачем делать вид…

Флер вложила мизинец в его ладонь.

– У тебя нет инстинкта, Джон. Поэтому доверь дело мне. Для наших родителей все это очень серьезно. Сейчас мы должны таиться, если хотим быть вместе. – Дверь открылась, и Флер громко добавила: – Какой ты неуклюжий, Джон!

Внутри у него что-то перевернулось. Для него это было невыносимо – скрывать чувство настолько естественное, сильное и сладостное.

В пятницу около одиннадцати часов вечера он собрал сумку и выглянул в окно, тоскуя и в то же время теряясь в мечтах о встрече на Паддингтонском вокзале. Вдруг послышался тихий звук, будто кто-то стучал ногтем в его дверь. Он подскочил к ней и прислушался: звук повторился. И в самом деле стучали ноготком. Джон открыл. О какое прелестное создание вошло в его комнату!

– Мне захотелось показать тебе мое маскарадное платье, – сказало оно и стало в позу возле кровати.

Джон сделал глубокий вдох и прислонился к двери. Наряд виденья состоял из белого муслинового головного убора, кружевной косынки на обнаженной шее и пышного бордового платья, подхватывающего тонкую талию. Одной рукой виденье упиралось в бок, а в другой, поднятой, держало веер, касаясь им головы.

– Здесь должна быть корзина, – прошептало оно, – но ее у меня нет. Это костюм сборщицы винограда с картины Гойи. Вот так она там стоит. Тебе нравится?

– Это сон.

Видение сделало пируэт.

– Дотронься – увидишь.

Джон опустился на колени и почтительно взял край подола.

– Винный цвет, – прошептало виденье. – La ven-dimia – сбор винограда.

Едва касаясь пальцами талии, Джон поднял обожающий взгляд.

– О, Джон! – тихо произнесла виноградарша, нагнулась, поцеловала его в лоб и, сделав еще один пируэт, ускользнула прочь.

Джон, уронив голову на кровать, так и остался на коленях. Он и сам не знал, как долго пробыл в этой позе. Точно во сне, ему снова и снова слышались тихие звуки: стук ноготком в дверь, легкая поступь, шуршание юбок. Закрытые глаза видели фигурку, которая стояла перед ним, улыбалась ему и шептала. В воздухе витал тонкий аромат нарцисса. А между бровей, на месте поцелуя, ощущалось маленькое прохладное пятнышко, как будто губы оставили на лбу отпечаток в виде цветка. Душу Джона наполняла любовь, любовь юношеская, которая так мало знает, так на многое надеется и ни за что не хочет смахивать с себя пыльцу. Со временем она превращается или в благоуханное воспоминание, или в обжигающую страсть, или в привычку, или – очень редко – в полную корзину сладкого винограда, окрашенного заходящим солнцем.