Сага о Форсайтах

– Я могу жить, не имея ни гроша! – воскликнул он. – Я привык делать это во имя своего Искусства. Тратить деньги заставляете нас вы, буржуа.

После всего, что сделала во имя Искусства сама Джун, после того, как близко к сердцу принимала она невзгоды своих «хромоногих уточек», эти слова ударили ее как камень, попавший прямо в ребро. Она стала судорожно подбирать достойный ответ, когда дверь открылась, и австрийка пробормотала:

– К вам молодая леди, gnädiges Fräulein[77].

– Куда вы ее проводили?

– В маленькую комнату для еды.

Бросив взгляд на Бориса Струмоловского, на Ханну Хобди и Джимми Португала, Джун, лишенная душевного равновесия, молча вышла. Молодой леди, ожидавшей ее в «маленькой комнате для еды», оказалась Флер – очень хорошенькая, хотя и бледная. В эту минуту разочарования присутствие «хромой уточки» одной с нею породы было утешительно для Джун с ее инстинктивной склонностью к гомеопатии.

Девушка приехала, конечно, из-за Джона. Или для того, чтобы что-нибудь разузнать. А оказывать кому-то помощь – это сейчас было для Джун единственным терпимым занятием.

– Вот вы и вспомнили про мое приглашение! – сказала она.

– Да. У вас славный домик – похож на утеночка! Но я бы не хотела вас отвлекать, если у вас гости.

– Ничего страшного, – ответила Джун, – пускай немного поварятся в собственном соку. Вы пришли из-за Джона?

– Вы сказали, нам следует знать ту историю. И я все выяснила.

– Вот как? – отозвалась Джун блекло. – Неприятное дело, да?

Они стояли с двух сторон от маленького, не покрытого скатертью стола, за которым Джун обыкновенно обедала. Сейчас на нем стояла ваза с маками. Девушка подняла руку, затянутую в перчатку, и потрогала цветы пальцем. Ее модное платье – узкое, ниже колен, с оборками на бедрах – неожиданно понравилось хозяйке дома. Очаровательный цвет – льняно-голубой. «Так и просится в раму», – подумала Джун. Это нежно-розовое слегка нахмуренное личико и эта девичья фигурка как никогда украсили маленькую столовую с белеными стенами, полом и очагом из старого бледно-красного кирпича и черным оконным переплетом, сквозь который косо проникали последние солнечные лучи. Джун вдруг живо вспомнила, как хороша была она сама в те далекие дни, когда всем сердцем стремилась к Филипу Босини – своему возлюбленному, который оставил ее, чтобы погубить себя и навсегда разрушить брак Ирэн с отцом этой девушки. Знает ли Флер и об этом?

– Ну, так и что же вы намерены делать? – спросила Джун.

Флер ответила не сразу.

– Я не хочу, чтобы Джон страдал. Я должна как можно скорее с ним увидеться, чтобы положить этому конец.

– Вы хотите положить этому конец?

– А что еще остается делать?

Эта девушка вдруг показалась Джун нестерпимо сухой.

– Наверное, вы правы, – пробормотала она. – Так считает мой отец, но… я бы сама так не поступила. Я не сдаюсь без борьбы.

Как бдительно девушка держалась, как ровно звучал ее голос, лишенный всяких эмоций!

– Люди почему-то упорно думают, что я влюблена.

– А вы не влюблены?

Флер пожала плечами. «Следовало ожидать! – подумала Джун. – Дочка Сомса – рыбина. Хотя сам-то он…»

– Ну и чего же вы в таком случае хотите от меня? – спросила она с некоторым отвращением.

– Нельзя ли мне завтра здесь у вас увидеться с Джоном? Он бы заехал к вам по пути к Холли, если бы вы прислали ему записочку. А потом вы могли бы потихоньку сказать в Робин-Хилле, что все кончено и что им не нужно рассказывать Джону про его мать.

– Хорошо! – отрезала Джун. – Я напишу сейчас же, а вы можете отправить письмо. Встретитесь завтра в половине третьего. Меня самой в это время дома не будет.

Она села за крошечный секретер, стоявший в углу, а когда повернулась с готовой запиской в руке, Флер по-прежнему трогала пальцем маки. Джун лизнула марку:

– Ну вот. Если вы не влюблены, то больше и говорить нечего. Джону повезло.

Флер взяла письмецо.

– Огромное спасибо!

«Хладнокровная маленькая нахалка», – подумала Джун. Сын ее отца полюбил без взаимности, и кого! Дочку Сомса! Как унизительно!

– Это все?

Флер кивнула. Ее оборки затрепетали, когда она, слегка качнув бедрами, направилась к выходу.

– До свидания!

– До свидания! – ответила Джун и, закрывая дверь, побормотала: – Модная штучка! Ну и семейка!

И она возвратилась в свою студию. Струмоловский опять христоподобно молчал, а Джимми Португал проклинал всех, кроме тех, чьи взгляды выражал в своем «Неохудожнике». Среди проклинаемых оказались Эрик Коббли и некоторые другие «хромые уточки», чья гениальность в ту или иную пору оказывалась объектом щедрости и восхищения Джун. С чувством разочарования она отошла к окну, чтобы речной ветер скорее сдувал с нее визгливые слова гостя.

Когда же Джимми Португал наконец кончил говорить и ушел вместе с Ханной Хобди, Джун села и на протяжении получаса матерински успокаивала молодого Струмоловского, обещая ему как минимум месяц американского потока, так что, когда он уходил, его нимб был в полном порядке. «И все-таки, – подумала Джун, – Борис чудесный».

VIII

Закушенные удила