Самая темная ночь

– Можем, но нам и так много всего покупать приходится – семена, инструменты, обувь, когда та приходит в негодность и не подлежит ремонту, ткани, из которых Роза шьет нам одежду, и почти за все это мы расплачиваемся тем, что сами производим на ферме, – яйцами, сырами, которые делает Роза, свиными колбасами и сосисками. Еще нам нужно платить налоги, а налогом облагается даже свинина. Десятину собирает церковь, что-то приходится откладывать на врачей и на похороны, если случится непоправимое… Денег всегда не хватает.

– Я думала, ammassi, государственные заготовки, всем нам обеспечивают равный доступ к продовольствию, – повторила Нина то, о чем все время писали в газетах.

– Нет. Нас принуждают продавать правительству бóльшую часть урожая зерна и картошки, чтобы оно могло перепродавать все это населению от своего имени в два раза дороже. Вот, что правительство называет обеспечением равного доступа. – Нико накрыл глаза рукой, хотя в комнате уже было темным-темно.

– Позволь мне помочь. Я взяла с собой драгоценности – их немного, но есть что продать. Мы можем…

– Нет, не можем. Если станет известно, что у нас вдруг завелись деньги, а тем более золото, это привлечет к нам внимание, которого надо всеми силами избегать. Но я все равно благодарен тебе за предложение.

– Я усложнила вам жизнь своим присутствием. Я это понимаю…

Нико грустно вздохнул:

– Ясно. Моя сестрица, и ее острый язык…

– Она уже извинилась, но по сути была права.

– Нет, не права. Твое присутствие нам очень помогает. С твоим приездом нам всем стало легче. – Теперь Нико смотрел на нее, медленно и осторожно развернувшись всем телом на скрипучей и слишком узкой кровати. Тонкий луч лунного света, пробившегося сквозь щель в ставнях, перечертил его лицо. – Мне нужно будет уехать. Ненадолго. Всего на пару недель.

Он уже предупреждал ее об этом и раньше, но Нина до последнего надеялась, что его поездка отменится.

– Я должен помочь отцу Бернарди, – добавил Нико шепотом. – И мой отец дал мне на это благословение.

– Чем помочь?

– Лучше тебе не знать об этом. Так безопаснее. Но однажды я, возможно, все тебе расскажу.

– Ты точно вернешься?

– Да. Обещаю. Я вернусь. Я…

Его голос смолк, и одновременно лунный свет рассеялся – комната погрузилась в тишину, холод и тьму. Но от тела Нико исходило тепло, и рядом с ним было так покойно и уютно, что Нина больше не чувствовала себя одинокой.

Она старалась не думать о том, как одиноко ей станет, когда он уедет. Нужно будет загрузить себя работой, трудиться не покладая рук, так, чтобы по вечерам падать на кровать и засыпать мгновенно, как только голова коснется подушки. И постоянно считать дни до его возвращения.

Глава 11

15 ноября 1943 года

Настал понедельник – день стирки, тот самый день, который они все ненавидели. Работа по понедельникам начиналась в восемь утра, сразу после того, как Карло убегал в школу, а в больших чайниках закипала вода. Бадья для стирки уже стояла на месте – ее водрузили на табуретку, чтобы Розе не приходилось нагибаться слишком низко, – и когда в кипящую воду налили ровно столько холодной, чтобы кожа на руках не облезла, а хозяйка добавила туда хозяйственную соду и самодельное мыло, началась стирка постельного белья и одежды для всего семейства.

Роза никого не считала способным отстирать вещи так, чтобы они стали действительно чистыми, поэтому сама трудилась больше и дольше других, ее руки ни на секунду не переставали тереть и полоскать ткань. Лишь когда результат собственных стараний ее удовлетворял, она передавала выстиранный предмет одежды или полотенце Нине и девочкам. Их задачей было отжимать и складывать вещи в выстроенные рядком ивовые корзины, грузить корзины в повозку, запряженную мулом, чтобы после обеда отвезти их вверх по склону холма к ручью.

Это занимало все утро, и к тому часу, когда они делали перерыв на обед – извечный вчерашний суп, поскольку времени на готовку не было, – кисти и предплечья у них были красные и распухшие от воды и едкого щелочного мыла. Мужчины по понедельникам не заходили домой до вечера.

Нина только что закончила есть; ее взгляд ненароком упал на календарь, висевший на гвоздике в стене под фотографией папы римского в рамке. Ноябрь. Уже ноябрь, вдруг поняла Нина, а это значит, что она пропустила Дни трепета – Рош а-Шана был через две недели после ее приезда в Меццо-Чель, а Йом-Киппур – спустя еще десять дней, и они миновали так, что она про них и не вспомнила. Родители, должно быть, в те дни думали о ней, молились за нее, но здесь, на ферме, дни летели один за другим в трудах и хлопотах, она то работала не покладая рук, то жалела себя, и вот забыла обо всем остальном.[23]

Этого оказалось достаточно, чтобы выбить ее из колеи – опять нахлынула тоска по дому, по всему, что было ей привычно и дорого, по всему, что она любила и что у нее отняли. И еще это снова напомнило Нине, что ее родители сейчас могут быть бог знает где, что, возможно, они страдают и терпят унижения, а у нее даже нет способа узнать об их судьбе.