Санкт-Петербургская быль

– Нет, я так сказать не смогу, друзья мои, – бормотала Вера. – Я скажу едва ли два-три слова. Тяжело поднимать руку на человека, но я должна была это сделать. И все! – захлопнула она тетрадку решительным движением руки. – Не скажу ни слова больше! Я не имею права и не должна ничего больше говорить.

Теперь она знала, как вести себя на процессе. А еще утром ничего не могла решить и была в полном отчаянии.

Глава одиннадцатая.

Весь Петербург

1

Слухи о предстоящем в пятницу 31 марта процессе Веры Засулич взбудоражили весь Петербург. Анатолия Федоровича замучили просьбами о пропусках в зал суда, а там было всего триста мест.

От множества просьб, сыпавшихся с разных сторон, можно было сойти с ума. Одни присылали записки, другие являлись лично – кто на дом, кто на службу.

Вчера его разбудили даже ночью.

– Мне господина Кони! – бушевал внизу у дверей какой-то подвыпивший купчик. – Самого надо мне! Желаю пропуск заполучить! Тыщу рублей не пожалеем, Хоть две! Три!

Не успели прогнать купчика, как еще затемно явился слуга со слезным письмом от одной знатной дамы. К завтраку взбешенному судье подали на подносе кипу почты. Конверты с сургучными печатями, без оных, записочки, пахнущие тончайшими духами, письма деловые, официальные. Подписи почтенных сановников, дам света, петербургских знаменитостей театра, музыки, живописи, военного и чиновного мира, послов, корреспондентов. И все об одном: пропуск, пропуск! Из писателей пожелал быть на процессе Достоевский, и Анатолий Федорович, который давно был дружески знаком с ним, конечно, в пропуске ему не отказал.

И вот наступила пятница – последний день марта.

Уже с раннего утра, задолго еще до того, как все началось, на Литейной улице у массивного здания Окружного суда начала собираться толпа. Народ тут был, на взгляд дежуривших у подъезда чинов полиции, серенький, простой, без пропусков, разумеется, и близко к подъезду его не подпускали.

Бросались в глаза широкополые шляпы, платки, пледы, высокие сапоги.

Необычно рано начался и съезд публики с пропусками. Один за другим подкатывали экипажи и сходили с них люди – все солидные, сановные, в шубах, генеральских и чиновничьих шинелях, мелькали и меховые манто, и цилиндры, и дамские шляпы с перьями.

Взволнованно расскажут потом о событиях того дня очевидцы, и если их голоса порой разноречивы, живое, подлинное сквозь все пробивается наверх, как чистый родник из многослойной толщи земли. И пусть почаще зазвучат эти голоса.

Итак, наступил день суда над Засулич, и в этот день не только ей, а многим предстояло пережить большие испытания.

Волновался с утра и Кони. Еще за час до начала заседания он уже сидел в своей судейской комнате, позади зала, уже начинавшего заполняться публикой, и просматривал дело подсудимой.

В дверь заглянул Путилин.

– И вы здесь? – кивнул ему Анатолий Федорович и поманил сыщика к себе пальцем. – Идите-ка сюда, Иван Дмитриевич.

Тот подошел, почтительно вытянулся.

– Вы слывете оракулом, Иван Дмитриевич. Как думаете, чем кончится это все?

– Кто я перед вами, господин судья? – искательно заулыбался Путилин. – Я ведь из самых простых-с, а вы такой образованный, каких, говорят, в мире нет. Что же мне-то браться предсказывать вам?

– Вы начальник столичной сыскной полиции, Иван Дмитриевич, не скромничайте!

В эту минуту вошел Сербинович, человек уже нам знакомый. Тот самый, у которого была привычка все сводить к материальной стороне и который, кроме службы в суде, для приработка еще давал уроки сынкам из богатых семей столицы.

– Ба, ба, ба! – закричал он. – Голубчик! – бросился старик к Путилину. – Сейчас мы с Дэном о вас вспоминали! Он сию минуту войдет, и уж вы ему, ради Христа, предскажите: сын у него будет или дочь?

Дэн был членом Окружного суда, и сегодня ему предстояло вместе с Сербиновичем участвовать в заседании, председательствовать на котором должен Кони.

– Не до смеху, господа, – сказал Анатолий Федорович, захлопывая папку и выходя из-за стола. – А впрочем, – махнул рукой Кони, – хоть чем-то надо отвлечься. – Он с болезненной гримасой прижал ладони к вискам. – Нервы у меня, признаюсь, напряжены до крайности.

Тут снова открылась дверь, и вошел грузный человек, уже пожилой, с большой копной седых волос почти до плеч.

Это и был Дэн.

Анатолий Федорович принялся расхаживать взад и вперед по кабинету, а оба члена суда насели на Путилина. У Дэна жена вот-вот разродится, так что же ждет старика? Сын? Дочь?

Путилин поломался, поломался, а потом все же вступил в роль оракула и предсказал Дэну сына.

– Дай бог, – возликовал старик, обнимая Путилина. – Я так жду сыночка! Ну, приходи, Иван Дмитриевич, на крестины, дорогим гостем будешь.

Путилин неприметно косил глаз на Кони.

Тот все ходил, заложив руки за спину.

– А ваш председатель расстроен что-то, – сказал тихонько Путилин Дэну и Сербиновичу. – Беспокоится, как бы присяжные не подкачали…

Кони услышал эти слова и придержал шаг.

– Да? Могут оправдать, вы думаете?