Санкт-Петербургская быль

– Все может быть, – ответил судье Путилин, – с вашего позволения говорю, господа. Я не могу знать заранее и предполагаю опять же наобум, как в народе сказывают. Может, да, может, нет. Уж в этом деле вы сами все рассудите.

– А все же? – настаивал Кони. – Не виляйте!

– А я не виляю, господин Кони. Я только про настроения могу сказать. Настроения неважны, признаться вам по чести. То говорят и это говорят. Не должны ее оправдать, конечно, так я считаю, а там кто знает… В народе еще говорят: «Глаза – мера, душа – вера, а совесть – порука». Может это сказаться? Может. А вот будь сегодня суд Особого присутствия, то я бы уж точно предсказал. А сейчас, – закончил Путилин, – все по-новому пошло, с присяжными, а настроения неважные, господа!

Когда Путилин откланялся и исчез за дверью, Сербинович сказал, разводя руками:

– В самом деле, господа, что тут гадать-то? Засудить ее надо, только не слишком строго.

Дэн усиленно затряс головой в знак согласия, а Кони снова заходил по кабинету, задумчиво глядя себе под ноги.

2

Немного времени до начала процесса у нас еще есть, и хотелось бы тут сказать кое-что о настроениях, про которые упоминал Путилин.

Кстати, мысли об этом как раз и занимали сейчас судью. Путилин, если и увильнул от прямого ответа, был близок к истине.

Анатолий Федорович потом сам расскажет о своих раздумьях; они не давали ему покоя все последние дни.

И лучше сразу обратиться к его записи:

«Вдумываясь в тогдашнее настроение в Петербурге, действительно трудно было сказать утвердительно, что по делу Засулич последует обвинительный приговор…

Выстрел Засулич обратил внимание общества на совершившийся в его среде акт грубого насилия в то время, когда все его внимание было обращено на театр войны. И настроение общества в Петербурге в это время вовсе не было столь благодушным, чтобы думать, что оно отказалось от суровой критики правительственных действий… Наоборот, именно в начале весны 1878 года в петербургском обществе проявлялись раздражительная нервность и крайняя впечатлительность.

На нервное состояние общества очень повлияла война…

В обществе стали раздаваться толки, совершенно противоположные тем, которые были до войны. Стали говорить о малодушии государя, о крайней неспособности его братьев и сыновей и мелочном его тщеславии, заставлявшем его надеть фельдмаршальские жезлы и погоны, когда, в сущности, он лишь мешал да ездил по лазаретам и „имел глаза на мокром месте“.

И по мере того как проходил чад ложно-патриотического увлечения среди скептически настроенного общества, яснее и яснее чувствовалась лицемерная изнанка этой истощающей войны, которая, добыв сомнительные для России результаты, не дала никакого улучшения в ее домашних делах».

Ухудшило настроение общества еще и то, что обнаружилось на последнем процессе «193-х». Вот, оказывается, что происходит! Больше трех лет гноили в тюрьмах тысячи людей, мучили их, истязали, а вся-то «вина» большинства юношей и девушек (многие из лучших, известных семей) состояла в том, что они читали крестьянам книжки. Придумали новый грех: «пропаганда»! Господи! Не стреляли же эти юноши и девушки с баррикад!

Ах, Пален, Пален…

По вине Палена (вот кого в душе сейчас судил Анатолий Федорович!) в последнее время добавилась еще одна причина, усиливающая нервозную обстановку в обществе. На днях стало известно, что по докладу графа государь отверг ходатайство судей Особого присутствия о некотором смягчении приговора по делу «193-х». Сиятельный царедворец-министр, как видно, совсем потерял голову в последнее время. Трепова взял под защиту, а невинных людей отправляет на каторгу. Кого не возмутит такое? Кони не переставал злиться на графа.