Семь незнакомых слов

Клепсидра. О ней-то мы и забыли. А когда вспомнили, выяснилась неприятная штука: в порыве нетерпения я, раздеваясь, отшвырнул джинсы с трусами метра на два, и теперь рукой с кровати до них не дотянуться. Мне хотелось продемонстрировать бесстыдство бывалого кобеля: откинуть одеяло и, как ни в чём не бывало, пройтись голым по комнате. Мешал досадный пустяк: я стеснялся.

— Отвернись, пожалуйста.

— Кинь мне свою рубашку. И тоже не смотри.

Рубашка доходила ей почти до колен. Клео закатала рукава, застегнула две пуговицы в середине и покрасовалась перед зеркалом.

— Я оставлю её себе? — обернулась она ко мне.

— Очень тебе идёт, — одобрил я. — У меня ещё трусы ничего так. Привезти из домашних запасов?

— Обойдусь.

Клепсидра пряталась тут же — в платяном шкафу, под висящими на «плечиках» платьями, блузками и кофточками. В ванной комнате наполнили её водой и оставили на краю умывальника: тоненькая струйка стекала в раковину.

— Ты её не проверяла? — спросил я. — На сколько времени она рассчитана?

— Понятия не имею. Будем считать: на всю ночь.

Вернулись в постель. Обнялись. Клео тоже хотелось продемонстрировать некоторую бывалость. Она спросила: какой секс у меня был самый красивый, а какой — самый мерзкий?

— Самый красивый? — переспросил я. — Ты прямо, как месье де Журдэн: он не подозревал, что всю жизнь говорил прозой.

— Спасибо, — она благодарно погладила меня по животу. — А на втором месте?

— Весной, в черешневом саду. Вокруг всё белое-белое. Нереальное чувство.

— Здорово, — оценила она. — А какой самый мерзкий?

— Тоже в саду. Только осенью — когда уже убрали яблоки. Сыро, темно, и мы были сильно пьяны.

— Это с одной и той же девушкой?

— С разными, конечно. Мерзкий — на первом курсе. Красивый — на третьем.

— Твоя очередь спрашивать, — напомнила она после затяжной паузы.

Вообще-то, мне хорошо с ней и без этого довеска, сказал я, подумав.

— Ты такой не ревнивый?

— Вообще-то ревнивый. Просто неинтересно. Не хочется.

— Хм. А чего тебе хочется?

— Ещё Клео.

Она требовала, чтобы я не молчал — её уши жаждали красивых слов. Мне же в голову лезли банально-пошловатые фразы вроде «давай, крошка, давай», не без труда заменяемые на не выдающиеся, но приемлемые «ты моя сладкая», «как же ты мне нравишься», и, наконец, сменившиеся на бесконечно повторяемое заклинание: «Когда ты становишься мной, я становлюсь тобой!» Я слышал её учащённое дыхание, видел покусывания губ, но так и не решился спросить, достигла ли она оргазма или хотя бы чего-то близкого к нему.

В начале седьмого пошли проверять клепсидру: время истекло.

— Вообще-то, дно ещё влажное, — сказал я, зевая.

Захватили клепсидру с собой в спальню. Бумажный квадратик с буквой «А» по-прежнему лежал на туалетном столике. Клео поднесла его к одной из оплывших свечей, повертела над опустевшей клепсидрой и, когда огонь подобрался к самым пальцам, бросила клочок на дно. Через несколько мгновений от ночи «А» остался лишь серо-чёрный пепел. Две сумрачные фигуры отражались в зеркале: обе с усталыми лицами и опухшими глазами.

— Первое отделение получилось очень даже ничего, — сказал я зеркалу, — как считаешь?

— Худшая ночь в моей жизни, — ответило отражение Клео.

— Э-э… Ну, знаешь ли… — я не сразу сообразил, что реплика, по-видимому, символизирует утреннюю казнь любовника. — Всё так плохо?

— Кошмар.

— Не переживай: в следующий раз у тебя получится лучше.

— Что ты сказал?.. — отражение Клео развернулось в профиль и припало ртом к моему плечу. Следом за укусом в ход пошли ногти, проехавшиеся сверху-вниз по спине.

— Извини: ляпнул, не подумав, — поспешно добавил я, уворачиваясь и теряя из виду зеркало. — Хотел сказать: главное — стараться…

Её кулачки обрушились на плечи и грудь, а яростный шёпот сулил страшные кары — вплоть до смертоубийства. Я хихикал, прикрывался руками, отступал к кровати и, наконец, быстро шагнув вперёд, обнял драчунью, прижал к себе и погладил по голове.

— Всё, всё, успокойся.

Она продолжала яростно ругаться, барабанить кулачками по спине и снова пыталась укусить.

— Знаешь, чем отличается комплимент от наблюдений за природой?

Колотёжка по спине прекратилась.

— Чем? — Клео заинтересовано задрала голову вверх.

— Я никогда не видел у тебя такого красивого лица, как во время секса, — объяснил я. — Оно и днём красивое, но ночью — что-то невероятное. Так вот: это — не комплимент. Это — наблюдение за природой.

На мгновение её лицо просияло, но тут же стало суровым.

— Можешь, когда захочешь, — пробормотала она, вздохнув. — Ладно, отпусти.