Ворочаясь на кожаном диване и перебирая в памяти события ночи, чувствуя, как слегка саднят царапины на спине, я вдруг кое-что понял и испытал запоздалое раскаяние за слова, которые поначалу показались жутко остроумными. В постели моя маленькая подружка именно что
Клавдия-старшая, кажется, ничего не заподозрила: я проспал часа на полтора дольше Клавдии-младшей. В двух шагах от кожаного дивана на стуле лежала стопка моих футболок и рубашек — постиранных и уже поглаженных. Их аккуратный вид почему-то вызвал комок в горле.
Обедали вчерашними яствами. Мы с Клавой снова были на «вы». Поначалу я думал: для словесной маскировки перед бабушкой. Не требуется быть дочерью академика, чтобы сделать определённый вывод, когда твоя внучь и ночной гость утром ни с того, ни с сего переходят на «ты». Но нет: «вы» осталось и наедине — и в этот день, и в последующие. Спектакль — это Спектакль (получил я глубокое объяснение), а жизнь — это жизнь. «Ты» с Клео не означает автоматическое «ты» с Клавдией.
(Ближайшее будущее показало, что эстетическое чувство моей девушки обладает большей точностью и прозорливостью, чем моё. Через неделю-две мне и самому стало нравиться, что мы с ней на «вы»).
После обеда Клава зазвала меня в кабинет и потребовала снять рубашку, чтобы проинспектировать нанесённые ногтями раны.
— Вы этого, конечно, заслужили, — говорила она, смазывая царапины мазью. — Ещё как заслужили!.. И всё равно мне очень стыдно. Сильно болит?.. Видите, до чего вы меня довели? Не знала, что я на такое способна. Посидите так минут пять, пусть мазь впитается.
Я чувствовал её осторожные прикосновения и остро жалел, что уже надо уходить. Зачем? Почему? Все очевидные объяснения казались — глупей не придумаешь.
— Спасибо за праздник! — при прощании в прихожей, сам того не ожидая, я выдал странную штуку — приобнял Клавдию Алексеевну и чмокнул её в щёку.
— Что вы, Всеволод, — Клавдия-старшая приняла мою фамильярность, ничуть не покоробившись, — мы очень вам рады.
Спокойное выражение лица Клавдии-младшей выдавало полноценную собственницу, чьё право на меня не может быть оспорено в судах высшей инстанции — оно несомненно, несокрушимо, абсолютно, всеохватно и твердокаменно. Ей даже не требовалось говорить обычного: «Позвоните вечером» — и так ясно, что позвоню. Уже назавтра нам обоим предстояли экзамены.
— Ни пуха, ни пера, — наставительно пожелала она мне на ухо. — Берегите себя, гражданин Людоедов!
Хао-пара перебралась в Италию, откуда и поздравляла меня с наступающим Новым Годом. Античный Рим оказался меньше, чем думал Севдалин. Жаль, он не побывал здесь лет в 12-13: масштаб восприятия был бы в самый раз. Сейчас знаменитые триумфы в честь римских побед рисуются его воображению чем-то вроде праздника селян после уборки урожая — смешно и умилительно.
Заодно он сообщал, что в полёте из Афин пересказал сеньорите Растяпини «Римские каникулы»: та рыдала на весь самолёт. Хао по-итальянски.
Его спутница привычно опровергала и оправдывалась:
С Олежеком новогоднего чуда не случилось. Его загадочная улыбка и уклончивый ответ сообщали: цель не достигнута, однако подвижки есть. И вправду: вскоре его всё чаще можно было встретить в компании с Дариной. Они вместе вертелись на кухне, готовя еду, или шествовали в магазин — Дарина держала Олежека под руку. Поначалу их неизменно сопровождала Ирина, но было понятно, что её отпадение от новой парочки не заставит себя ждать.
2.18. Ледовый месяц