Семь незнакомых слов

— По-своему трогательно, — пожал я плечами. — Что вы все родились в одном здании, имею в виду. Но, честно говоря, не очень понимаю, в чём тут предмет гордости. Раньше крестьяне поколениями рождались в одной и той же избе, и? «Коренные москвичи», «некоренные москвичи»… Копни на три-четыре поколения вглубь, максимум на пять-шесть, и обнаружишь тех же приезжих. Знаете, на что это похоже? Сейчас какое-то поветрие: кинулись дворянские корни у себя искать. Были обычные советские люди, а теперь кичатся: мы — дворяне! Какие вы, спрашивается, дворяне, если царского Двора давным-давно нет? Или мода у новых богачей — титулы покупают. Вырос в какой-нибудь «хрущёвке», денег нахапал и воображает, что теперь он — барон. А на деле — простофиля. Ему красивую бумажку с гербом впарили за бешенную сумму, и он всерьёз считает себя ровней какому-нибудь австрийскому барону с родословной от двенадцатого-пятнадцатого века. А тот его и в лакеи не возьмёт — не говоря о чём-то большем. Лучше бы эти деньги на бедных потратил.

Моё объяснение Клаву не убедило: она продолжала хмуриться.

— Это совсем другое.

— Не обижайтесь, — произнёс я миролюбиво. — Просто первый раз встречаю патриотизм родного роддома. Родной двор, родная улица, родной город — тут всё понятно. Их хорошо знаешь, любишь, с ними связано много воспоминаний. А что можно вспомнить о первой неделе в роддоме?

Исследовав моё лицо не то скептическим, не то сочувственным взглядом, моя девушка решила быть снисходительной:

— Вам не понять, — она снова взяла меня под руку.

— Согласен.

Больше всего мне нравилось бродить по Китай-городу, где Москва напоминает, что когда-то её построили на холмах: улочки и переулки катятся вниз, вздымаются вверх, ни один дом не похож на другой, и разные эпохи перемешаны, как абстрактная мозаика. Так и едешь, не спеша, в машине времени. Останавливаешься у высокого длинного строения конца 1920-х, имеющего вид буквы «Г», и гадаешь: этот поворот здания под прямым углом — к чему? И отчего торец короткой части имеет закруглённую форму, что конструктивизму не свойственно? Толи таков замысел архитектора, именно так видящего жильё для людей нового социалистического общества, то ли сыграла роль геометрия земельного участка, который хотелось заполнить по максимуму?

В Китай-городе Клава показала мне Морозовский сад. Поднимающийся вверх по склону к купеческому особняку в стиле модерн, очерченный с трёх сторон переулками и возвышающийся над ними, он показался мне крохотным полуостровом, омываемым морем суетных дел. Спокойный и отстранённый, как пост наблюдателя. Я сразу понял, что заполучил одно из любимых московских мест. Через год, два, три сюда можно приходить и вспоминать нашу Игру — с Клавдией ли, без неё ли — как получится.

Мокрая снежная каша на улицах Москвы сменялась гололедицей, гололедица — мокрой снежной кашей. При «каше» моя девушка перед входом в метро и кафе теперь послушно выставляла вперёд правую, затем левую ногу, и я протирал её ботинки губкой. При гололёде, когда мы, ухватившись друг за друга, осторожно семенили по переулку, мне вдруг открылась метафорическая сторона переживаемого периода: ещё никогда моё положение не было столь скользким, и ещё никогда я не был так счастлив.

— У нас с вами ледовый месяц, — открыл я спутнице, когда удалось выйти на относительно безопасный участок. — Как медовый, только круче. Согласны?

— Хм. В этом что-то есть.

— Точно говорю вам: круче, — упрямо повторил я.

На этот раз Подруга Гения проявила покладистость: ей не с чем сравнивать, но «ледовый месяц» звучит неплохо — точно и по-особенному.

Из-за зимы прогулки длились относительно недолго — минут сорок, от силы час. А когда пришли крещенские морозы, небо расчистилось от хмари, стало безупречно голубым, и на нём вновь заблистало солнце, — казалось, по такой красоте только гулять и гулять, — нас и вовсе хватало минут на двадцать. Потом мы бежали отогреваться в ближайшую кафешку. Временами меня уносило в мечтания: здорово было бы вот так же гулять, но только весной или летом, когда тепло и зелено, а на Клаве — лёгкий сарафан, с открытой шеей, открытыми плечами, голыми коленками, и она вся такая милая и близкая — вся такая девчонка-девчонка. При зимней одежде моё умиление, в основном, сводилось к выступающей из-под края шапки чёлке — она делала лицо моей девушки более трогательным и беззащитным что ли.

Однако, предавшись невинному сослагательному наклонению, я незаметно уплывал за запретные буйки — в настоящее путешествие вдвоём. Лучше всего на автомобиле, чтобы видеть всё подробно и останавливаться там, где захотим. Однако и самолёт не возбраняется. Вот Сева с Растяпой — порхают из города в город, и ничего, довольны. Ближайшим летом у нас вряд ли получится, но следующим…