Семь «почему» российской Гражданской войны

22 января. Болдырев ведет какие-то совещания с земцами и областниками, ищет каких-то общих линий. Розанов считает, что Б. приехал сюда по поручению японской военной партии Танака[1988] и должен осуществить такую комбинацию, которая позволила бы японцам умыть руки во всей сибирской интервенции и не потерять при этом лица, но в качестве благодетеля сохранить свое влияние в пределах русского Дальнего Востока и извлечь из этого посильные выгоды.

Плохо все это понимаю; очень сложная и, по-моему, плохо связанная и в деталях противоречивая задача, слабая в теории, а на практике неосуществимая и близкая к абсурду. Комбинация из демократии, эсеровщины и большевизма абсолютно неспособна ни к чему; кроме болтовни сначала, грызни затем и общей свалки под конец с неизбежной победой более беспринципных большевиков.

От Жанена, конечно, ответа нет и не будет.

23 января. Из Никольска прибыли генерал Маковкин и командир 33 полка Евецкий[1989] с новым и настойчивым ходатайством о даровании амнистии всем партизанам, которые вернутся в деревни и станицы и сдадут оружие. Розанов прислал за мной автомобиль и просил приехать в штаб округа, где по сему было устроено совещание при участии Вериго. Маковкин лично и за Враштеля самым энергичным образом отстаивал необходимость такой меры, утверждая, что она приведет к успокоению населения и позволит приступить к общей устроительной работе; Евецкий решительно поддерживал такое мнение и в конце концов заявил, что если амнистия будет дана, то он будет ручаться за свой полк, как за самого себя, а если не будет, то, наоборот, он ни за что не ручается и опасается самых нежелательных последствий.

Я все время молчал; когда Розанов спросил мое личное мнение, то я доложил, что очень сомневаюсь в искренности партизанских предложений, так как не вижу никаких причин и оснований для такого миролюбия; их силы все время растут, а наши уменьшаются, причем всякому младенцу ясно, что у нас нечем бороться с партизанщиной и ей вообще чем-нибудь угрожать.

Однако, ввиду настойчивого желания старших начальников никольского гарнизона, более близко соприкоснувшихся с последними настроениями ближайших партизанских партий, я не вижу оснований отклонить их проект, который в случае удачи принесет весьма желательные для нас результаты, а при провале ничем нам повредить и ухудшить нашего положения не может.

После этого единогласно было решено дать просимую амнистию, был составлен и подписан приказ, обеспечивающий прощение всем партизанам, которые добровольно вернутся домой и сдадут оружие. Маковкин и Евецкий с копиями быстро отпечатанного приказа и в очень приподнятом настроении[1990] отправились обратно в Никольск. При разъезде участников совещания мне очень не понравилась фраза, брошенная мимоходом Вериго о том, что такая слабость может очень не понравиться атаману, которого следовало бы ранее спросить; тогда я спросил В., почему он не заявил об этом раньше во время совещания, на что тот отделался отговоркой, что это дело касается всей области, к нему, как к коменданту крепости, не относится, а потому он и не считает себя обязанным в это вмешиваться.

Для обеспечения Розанова со стороны Читы уговорил его поехать к Ойя и испросить его утверждение этого распоряжения. Розанов попросил меня его сопровождать.

Сначала Ойя ответил, что он ничего не имеет против такой примирительной меры, но когда я позволил себе вмешаться и просил более определенного решения и официального заявления, то увертливый японец от такого заявления уклонился, но довольно решительно заявил, что во всяком случае он гарантирует, что эта мера отменена не будет.

Искренно жалею бедного С.Н., влипшего во все эти переделки, в кипении которых он обречен на обвинения, осуждения, сплетни и клевету, причем сам он, если и повинен в чем, то главным образом в излишнем доверии к атаманам и к своему окружению (по доверчивости и неспособности отречься от тех, кому он раз поверил, он очень схож с адмиралом).

У него было и есть много хороших планов и благих намерений, но вначале не хватило уменья двинуть их по пути исполнения, а потом уже не было ни средств, ни возможности. В результате получилось великое бремя обязанностей и ответственности при невозможности осуществить что-нибудь положительное и при неизбежности стать единственным козлом отпущения за все и грехи, [и] ошибки, и недоделки.

Одновременно с амнистией разрешено отпустить пленных красноармейцев, не причастных к каким-либо уголовным проступкам; это вполне логично, ибо иначе нет никакой гарантии, что в одну какую-нибудь ночь они [не] уйдут к партизанам совместно с собственной охраной.