Семь «почему» российской Гражданской войны

Абсолютно не понимаю и решительно не разделяю такого розового оптимизма, ибо не представляю себе причин и оснований для красного миролюбия и сдачи своих очень выгодных позиций.

24 января. Утром самая дерзкая телеграмма Калмыкова с требованием немедленно отменить «трусливый приказ об амнистии» и с плохо скрытой угрозой принять самые решительные меры в случае неисполнения (одновременно получены сведения, что хабаровский атаман отдал распоряжения бронепоездам к походу на Владивосток).

Вслед за этим телеграмма Афанасьева из Читы с приказанием Розанову прибыть в Читу; Р. пока ничего не ответил, но ехать не собирается, т. к. трудно сомневаться, что благополучно ему оттуда не вернуться. Сведения о выдаче адмирала Политическому центру в составе Коссинского[1991], Фельдмана[1992] и Нестеренко официально сообщены из Читы; оттуда же получены сведения, что решено упразднить Приамурский военный округ и разделить его на крепостной район под начальством Вериго и на Уссурийский «фронт» под командованием Калмыкова. С уходом американцев выдвижение Калмыкова встречает меньше препятствий, а исключение Владивостокского района и Владивостока устраняет возможные столкновения К. с союзными представителями. В этом завершение всей предварительной подготовки по ликвидации Розанова и по переходу всего края во власть доверенных семеновцев.

Семенов потребовал подчинения ему местных средств Добровольного флота – кусок жирный и, кроме того, валютный.

Видел Роопа и был несказанно удивлен его взглядам на необходимость всем нам поддерживать Семенова, как законного приемника адмирала; наговорил ему много неприятного, но не спорил против его решения продолжать работу его комиссии по снабжению войск Дальнего Востока; это его обязанность, особенно серьезная ввиду гибели всех военных запасов омского направления и необходимости быть готовыми снабдить армию Каппеля, которая, я убежденно верю, должна будет скоро появиться в Забайкалье. Будь я на месте Роопа, я считал бы себя в подчинении законного преемника верховного командования генерала Деникина, донес ему об этом, но исполнял бы все наряды Читы, так же, как прежде Омска (между прочим, указал ему, что, будучи отчислен в Омске в распоряжение Верховного главнокомандующего, считаю себя теперь в распоряжении Деникина и при возможности постараюсь отправиться на юг России).

Приходил Станишевский; он в штабе крепости с 1906 года, провел здесь все время Великой и Гражданской войны, знает всех и вся, и его знают все; настроен он очень тревожно и пессимистически, по его мнению, Вериго и К^ождут прибытия каких-то войсковых частей, обещанных Семеновым, но это не находится в какой-либо связи с развитием борьбы с партизанами, а исключительно рассчитано на укрепление своего положения во Владивостоке и создание здесь второй Читы.

По сведениям Станишевского, 35 полк более чем ненадежен, а в город прибывают и укрываются в разных притонах весьма подозрительные личности; разведка об этом знает, но не умеет их обнаружить. Партизанские предложения о замирении, несомненно, какой-то ловкий ход, так как, по мнению осведомленных старожилов, настроение партизан в последнее время особенно приподнятое и хвастливое, и есть данные, что отдельные партии надвинулись уже на полуостров и скрываются в лесах недалеко от линии фортов.

В связи с этими сведениями весьма симптоматично внезапное исчезновение Крашенинникова; оказывается, что он отбыл в Японию для отдыха от чересчур напряженной работы, а, как я понимаю, сделал это в предвидении надвинувшейся на него двойной опасности: семеновской в лице Вериго и К^ои красной в случае возможности установления новой власти с участием эсеров, а быть может, и большевиков (проекты Болдырева, земцев, областников и т. п.). Очевидно, Крашенинников учуял, что скоро может стать очень жарко и при всяких комбинациях его шансы настолько неблагоприятны, что надо возможно скорее спасать свою холеную шкурку. Как и когда он уехал, остается секретом.

25 января. С утра очередное восстание, но на этот раз уже в самом городе и в достаточно неожиданном направлении; взбунтовался егерский батальон, привезенный Розановым из Красноярска и считавшийся до сих пор вполне надежной частью и оплотом штаба округа. Паки и паки сказалась преступная неряшливость и бездеятельность Крашенинникова, не установившего надлежащего наблюдения за этой частью, о чем я ему дважды говорил, подчеркивая, что при офицерском составе батальона и при полной распущенности самих егерей, внешне прикрытой аракчеевщиной, надо за ними зорко следить.

Батальон забаррикадировался в здании Коммерческого училища, господствующем над всем центром города, и потребовал передачи всей власти земству.

Для Розанова это большой удар, так как он доверял этому батальону как самому себе и считал его своим последним резервом. Союзники объявили, что это наше внутреннее дело, но просили ликвидировать его возможно скорее и не допуская распространения беспорядков в остальной части города.